Угрюм-река. Вячеслав Шишков

хохотала, отмахивалась, затыкала уши.

      – Дурак ты какой!.. И за что тебя девки любят? А, Илюша? Рябой, курносый, чахоточный, чисто овечья смерть.

      – А вот вы когда меня полюбите? – спросил он, нервно кусая губы.

      – Никогда.

      – Неправда ваша... Могу сейчас доказать-с...

      Он подкрутил усы колечком, утер потное лицо надушенным шелковым платком, и глаза его из масленых стали умоляющими.

      – Анфиса Петровна, ангел! Ну, один только поцелуйчик... в щечку, Анфиса Петровна?

      Но та хохотала по-холодному.

      – Это мучительство. Как вы не понимаете? Я усиленно страдаю...

      – Дурак ты, вот и страдаешь. – Лицо Анфисы вдруг стало ледяным; она словно студеной водой плеснула на распалившееся мужское сердце, и Илья, окутанный внезапным паром страсти, бросился к Анфисе и жадно схватил ее за талию.

      – Голубочка! Пшеничка!.. Пощадите мой нервоз...

      Вдруг в завешенное окошко кто-то постучал.

      – Сам! – в один голос прошептали оба. Со страху у приказчика даже веснушки побелели. Он заметался.

      – Полезай в подполье, да проворней. Убьет... Ну!..

      Она прихлопнула за ним тяжелую западню в полу и поперхнулась шаловливым смехом. Стучали в калитку. Анфиса отперла.

      В белой фуражке, высоких сапогах, поддевке вошел Петр Данилыч. Он оправил густые усы.

      – Страсть сладка, чертовка... А что это накурено? Гости были? А?

      – Я сама.

      – Сама? Давно ли куришь? На-ка, покури...

      Она курнула и закашлялась.

      – Крепкая очень.

      – Крепкая? – Петр Данилыч засмеялся, снял фуражку. – А я сам-то нешто не крепкий? Эвота какой!.. Грудь-то, кулаки-то...

      – Богатырь, – улыбнулась Анфиса. Густые, льняного цвета волосы ее закручены сзади тугим узлом, малиновые губы полуоткрыты.

      Он поймал ее белые руки, притянул к себе. Она села к нему на колени. Под полом послышалась неспокойная возня. Петр Данилыч насторожился.

      – Это кот, – сказала Анфиса, засмеялась, словно серебро рассыпала.

      Илья Сохатых замер. Будь проклято это низенькое подполье! Он сидел скорчившись на какой-то деревянной штуке между двух огромных кадок и вдруг почувствовал, что его новые брюки из серого трико в полоску начали сзади промокать. Он вскочил и резко ударился – черт его возьми! – теменем в потолок. «Слава Богу, кажется, не слышали, сошло». Тогда он освидетельствовал дрожащей рукой то, на чем сидел.

      – Извольте радоваться... Грибы соленые, рыжики!.. – Он возмущенно засопел и сплюнул.

      Он теперь стоял, согнувшись в три погибели, упираясь напомаженным затылком в покрытый плесенью половой настил, и раздумывал, как бы ему поудобнее примоститься. Его ухо ловило глухой, сочившийся в щель говор.

      – Знаешь, кто у меня в подполье-то? Любовник... – сказала Анфиса и фальшиво рассмеялась.

      – Любовник? – сердито переспросил хозяин, и половицы заскрипели.

      У Ильи Сохатых обессилели ноги, и он снова сел в грибы.

      – Стой, куда! – крикнула Анфиса. – А ты и поверил? Эх, ты!

      Илья Сохатых облегченно