Время и память. Стихи и рассказы. Павел Мовчан

как должна была отдалиться, остаться там, за речкой, Война. Она позволила мне выжить, позволила мне остаться целым.

      Остаться собой.

      Но… собой ли?

      Остался ли я тем же человеком, который однажды, двадцать три месяца назад, ранним утром впервые сошёл с поезда на пустынной станции Гайжюнай?

      Осталась ли Война там?

      Начальник караула прапор-вэвээсник сменил постовых и подошёл ко мне.

      – О чём задумался, сержант?

      Я не знаю, что ему сказать.

      Про запах травы и краски?

      Про звёзды?

      Про Время?

      А, может быть, про Души пацанов, в виде гвоздиков прибитых к бархату Неба? Огромного, как…

      Как что?

      Как Время?

      Или… как Безвременье?

      И мы, прошедшие ад войны, живём в этом Безвременье. Для нас нет Завтра. Оно никогда не наступит, и ни одно Время не сможет никогда сделать так, чтобы Завтра наступило.

      Мы – навсегда там.

      За речкой.

      В Афганистане.

      В Герате или Баграме.

      В Кандагаре или Файзабаде.

      В Калате или Адраскане.

      В Мазари-Шарифе или Пули-Хумри.

      В Шинданде или Газни.

      В Джелалабаде или Лашкаргахе.

      В Хосте или Чарикаре…

      У каждого из нас – своё Вчера.

      Но Безвременье – общее на всех.

Май, 1987 год. Lopdarzi, Krustpils pagasts, Латвийская ССР.

      Нагаханский поворот

      Здесь был свет.

      Настоящий, электрический свет.

      Он исходил от стеклянной колбы единственной в помещении лампочки, слегка раскачивающейся от сквозняка под белым потолком. Чуть мерцающий, он резал глаза, ещё не привыкшие к столь яркому буйству вольфрама, закупоренного в безвоздушное пространство внутри стекла. Не в силах более терпеть эту резь, его мозг дал команду векам, и они закрылись. Резь постепенно улеглась, успокоилась. А может быть, просто спряталась. Замаскировалась. Слилась с окружающей обстановкой. Как «духи» сливались с камнями и пылью придорожных, почти отвесных склонов по обе стороны колонны. До поры, до времени сливались…

      Веки снова раскрылись, но глаза смотрели уже в другую сторону. За окном, затянутым изнутри и снизу двумя кусками белой марли, играли на ветру концы масксети, как будто небрежно свисающей с брезентового тента. На подоконнике в глиняном высоком горшке стоял цветок-декабрист. Как у бабушки дома. Она любит декабристы. «Потому что цветут зимой», – вдруг подумалось ему. И название такое… декабрист. Гордое. Революционное. И цветут красным цветом.

      Снова закрыть глаза. Переместить под веками зрачки в другое место и открыть. Что там будет? Вернее спросить, «Кто?» Потому что сосед. Весь в бинтах. Только левая рука свободна от белоснежной марли бинтов. Стонет. Постоянно глухо стонет. Ожоги дело серьёзное. Зато цел. Не отдал ни частички себя ни «духам», ни хирургам. Взрывом выкинуло вместе с дверью из кабины впередиидущего «наливника», на прощание обдав горящим керосином. Парни вовремя оттащили, потушили, не позволили зашашлычиться