Мент. Москва. Дмитрий Дашко

с типичной матросской походочкой вразвалку. Правда, сейчас на нём был хороший шерстяной костюм с тщательно подобранными галстуком и рубашкой. Чувствовалось, что Александр Максимович следит за своей внешностью. Чёлка из светло-русых, начавших уже редеть волос, аккуратно уложена слева направо.

      На вид ему было лет тридцать – тридцать пять.

      – Товарищ Дзержинский, – проговорил Трепалов, не забыв окинуть меня пронзительным взглядом.

      – Здравствуйте, товарищ Трепалов, – улыбнулся Феликс Эдмундович. – Позвольте вам представить товарища Быстрова – бывшего главу рудановской милиции.

      – Добрый день, товарищ Быстров!

      Мы обменялись рукопожатиями.

      – Сейчас принесут чай, и мы поговорим. Надеюсь, вы понимаете, что ваша встреча с товарищем Быстровым не случайна, – сказал Дзержинский.

      – Догадываюсь, – усмехнулся Трепалов, по-прежнему не сводя с меня глаз.

      Появился секретарь с подносом, на котором стояли большой жестяной чайник и три алюминиевые кружки[1]. Вместо сахара или сахарина на бумажке лежали несколько слипшихся леденцов.

      М-да… небогато питаются наши чекисты.

      Ловко разлив содержимое чайника по кружкам, секретарь удалился так же тихо, как и вошёл.

      – Угощайтесь, товарищи, – произнёс Феликс Эдмундович.

      К счастью, в кружке всё-таки был чай, причём нормальный, не морковный или, того хуже, – обычный кипяток. Да и мятные леденцы тоже оказались вполне ничего.

      На минуту установилось молчание. Если Дзержинский пил быстро, большими глотками, Александр Максимович отпивал по чуть-чуть и явно смаковал напиток. К леденцам он не прикоснулся.

      – Как вам ваша должность заместителя начальника экономического управления ГПУ, товарищ Трепалов? – спросил вдруг рыцарь революции.

      Трепалов поморщился.

      – Что, задел за больное? – понимающе кивнул Дзержинский.

      – К сожалению, товарищ Дзержинский, – вздохнул тот. – Я, конечно, понимаю, что это важный фронт работ, и наводить там порядок нужно, но… Не моё это, товарищ нарком внутренних дел. Устал я от бумаг, хочется снова с людьми поработать. Чтобы как прежде – в поле выйти, увидеть противника в лицо, – мечтательно протянул он.

      Я не смог сдержать улыбки. Поневоле вспомнился персонаж, сыгранный Шакуровым в нашем советском истерне «Свой среди чужих, чужой среди своих», его взрыв эмоций: «Вот она, моя бумажная могила! Зарыли! Закопали славного бойца-кавалериста!»

      Разумеется, в словах Трепалова не было такой отчётливой экзальтации, всё произносилось намного спокойней, кино – это кино, там без африканских страстей привлечь зрителя сложно. В реальной жизни всё не настолько бурно. Но… глядя на его лицо, я понимал, какие сложные чувства обуревают сейчас Александра Максимовича. Как ему плохо на бумажной работе, как тянет его помахать шашкой и как хочется заниматься делом, привычным мужским делом…

      – Но, если партия считает,

1

Знаю, что вопрос о металле, из которого изготовлена посуда, порой вызывает много споров, поэтому позволю себе привести отрывок из воспоминаний Н. А. Равича, посвящённый Ф. Э. Дзержинскому: «Вскоре после переезда Советского правительства из Петрограда в Москву, в начале апреля 1918 года, мы с Делафаром сидели в комнате одного из богатых московских особняков. Делафар читал мне свои стихи. Комната была заставлена старинной мебелью красного дерева, на стенах висели картины – прежний хозяин считался известным коллекционером. На столе работы мастеров павловского времени стояли две солдатские алюминиевые кружки и большой жестяной чайник. Взамен сахара на бумажке лежало несколько слипшихся леденцов…» (здесь и далее прим. автора.)