Фантом Я. Ольга Устинова

на лице, а за ней – пустота.

      Началось так:

      Из оплавленной темноты ночного Нью-Йорка, сверкая белками как двумя фарами, на меня выплыли глаза Роберты. И больше я ничего пока не видел, ибо Роберта была черная и целиком вписалась в эту темень ночи. Но не ее глаза. Этими своими фарами она меня высветила и выудила в пустом переулке, куда меня и ее занесла одна и та же проблема выпитого слишком много, и мы оба искали дорогу домой.

      Боль моя жива. Я всегда с ней. Я ее не предаю. Неразлучен. Я ей лучший друг. Я товарищ ей, одинокий. Я – единственное, что у нее есть, чье бы обличье она ни принимала. Безнадежно звонить своей боли. Она и так со мной. Она слышит меня и так. Она любит меня. Мы взаимны в нашей любви друг к другу.

      И все-таки я звоню:

      – Роберта?

      – Да.

      – Ты не забрала случайно вторую пару ключей?

      – Нет. Я положила их так, чтобы ты не мог не увидеть.

      – Ты уверена? Я не могу их найти.

      – Да, дорогой. Я уверена.

      – Хорошо.

      – Хорошо.

      – Бай.

      – Бай.

      Любовь к моей мучительнице, зачарованной мной как жертва. Уверенной, что это не я ее мучаю: «Да кем бы ты был без меня, хани?» (И с кровожадностью Дракулы я набрасываюсь на карандаш – записывать этот новой мой перл). Мысленно, чтобы не вселять в нее страх моего безумия, я отвечал:

      «Кто поднял бы тебя на высоту кумира, избранного мной для надругательства над своей священной особой – самим собой? Кто стимулировал бы тайком твой гений пошлости, кто превратил бы уродство заурядности в музу уникального поэта? Кто сотворил бы памятник твоей вульгарности из изысканных нитей моей души, капелек крови моего сердца и мажорных нот моих переживаний, вибрирующих на частоте боли?

      Твое глубокое убеждение, что я – полнейший идиот, теряет для меня новизну выражения, ибо ты не удостаиваешь меня работой фантазии, даже разнообразием выражения, что начинает приедаться, как один и тот же звук бездарного насекомого.

      Берегись своей наглости, ты теряешь бдительность. Ты перестаешь меня вдохновлять на мучения, а это – опасный знак.

      Когда вместо мучений я окончательно перейду в пошлую аллергию – я стану опасен. Я могу забыть тебя. И это – твой конец. Ты навсегда погибнешь для вечности. Ты останешься там, где Бог избрал тебе место – в паровой ванне миазмов маленькой души. И никто не подымет тебя оттуда до Беатриче.

      Нет, не говори мне, чтобы я закрыл свет и перестал демонстрировать тебе презрение к своей особе, и не заостряй свой бедный сарказм на моих ночных записках. Здесь ты меня достать не можешь. Не прыгай в небеса на тощих крылышках мухи.

      И если я на тебя огрызаюсь, так это только для того, чтобы ты не заподозрила зловещей правды, которая страшит меня перспективой возврата к моему бесплодному одиночеству.

      Я теряю уязвимость тобой, и вместе с ней возрождается хроническое безразличие ко всему, что не мое страдание.

      Не торопись, я еще окончательно не решил,