Фантом Я. Ольга Устинова

Они меня убивают. Оставляют без копеечки. Мы квиты. Я отмщен. Пора спать. Недопройденные мили моего дома оставить на завтра. Гений страха сегодня победил. Я не написал ни строчки. А также – гений сомнения. А также гений совершенства не был снят десять раз за ночь с пьедестала. Спите спокойно, мои гении.

Еще раз о Роберте

      Во мне живет образ самого себя. Борьба за этот образ мне тяжело дается. Мне его приходится отстаивать в конфликтах за его неизменность. В Роберте жил другой образ меня, который не походил на тот, что во мне. Ее, Роберты, отношение ко мне, в несоответствии с тем что во мне образом, не могло не раздражать и унижать меня, так высоко я себя чтил. Этим она заставляла меня страдать. Получился взрыв.

      Во мне также жил образ Роберты, каким она не была. И я относился и апеллировал к этому образу. Мы были как два конверта с неверными адресами. В реальности Роберта была иной человек. Наши требования друг к другу относились к несуществующему. Мы оба были красивы и не понимали, что красота может навести на ложный след. Мы любили картинки пока нам не понадобилось больше.

      Я получил свое страдание. То самое, которое любил с детства, ощущая его как необходимое топливо.

      С тех пор, как услышал первую прочитанную или рассказанную сказку, я легко включился в сюжеты. И прежде всего меня захватил сюжет жизни. Я ждал каждой новой остановки на маршруте, но от каждой остановки я ждал удара. В пути между непредсказуемыми остановками меня бросало в отчаяние от того, что ничего не происходит, и когда свалившись на голову что-то прерывало мой одинокий маршрут, я готов был взойти на эшафот – лишь бы это происходящее не кончалось. Я отвергал жизнь вне ее событийности.

      Позднее, когда измученный событийностью – не стихийной, а той, которую я, как заклинатель змей из кувшина, вызывал из собственной жизни, насилуя ее, стоя на мосту ночного устрашающего вонючего грязного города, не решаясь прыгнуть в смерть и тем выиграть последнее непревосходимое по совершенству событие в своей жизни, подводя итоги и вынося себе приговор, я, наконец, понял:

      Я родился быть режиссером серийного фильма, поставленного мной самим, по написанному мной сценарию, с собственной режиссурой и самим собой в главной роли. Фильм этот не был комедией, ибо я испытывал тяготение к трагическому жанру. Фильмом этим было представление моей жизни, руководимое и подконтрольное мной сначала неосознанно, а позднее, как результат усталости художника, закончившего тысячу красивейших и страшных картин, и истощившего фантазию, со злобной обозленной настойчивостью того, кто осознал неизбежность гибели на этом пути и продолжает его как подтверждение выбора и вызов второстепенным героям сценария.

      Отчаяние, как толчок, ведет меня на следующую ступень, только вот выше ли.

      Опустею мыслями, так что-нибудь предприму. Например, пойду на митинг.

      Пришлось бросить в габидж то, что написал. Самобичевание – болезнь садизма, примененного к самому себе, но никак не литература.

      Ночь. Не сплю. Маюсь.