Фантом Я. Ольга Устинова

Помогает понимание самого себя: «Помни, не ты на них работаешь, они на тебя работают. Они думают, что это ты, кого можно уязвить, они не знают, что работают на твоей кухне, где их место – дробить тебе кости и пускать тебе иголки под кожу, дабы вырвать тот невидимый стон, который позднее уляжется в твою видимую строчку в твоей новой рукописи».

      Иногда я им потакаю. Устанавливаю с ними мир. Тогда прихожу домой пустой. Не о чем было страдать. Они обокрали меня на страдание и я помогал им.

      Зато сегодня был мой день. Дрожал от возбуждения, злости и страха весь день. Сегодня был на работе аврал. Все работали как сумасшедшие и орали друг на друга. Но не я. Я, как всегда, помалкиваю, накапливая отчаянные мыслишки для своих рукописей. Я – в своей тарелке. Нервозно и отвратительно.

      Комплекс делания себе хуже, чтобы доказать всему миру свое моральное превосходство. Но мир почему-то от этого не становится лучше, а вот не любить тебя крепко не любит. Козьмин сказала когда-то: «За что ты над собой так издеваешься?»

      За что – за что… Роман пишу своими алыми чернилами. Вампир наоборот.

      И хорошо, что я ни с кем не связан (женщиной). Это был бы импульсивный прыжок в чувство, за которым стоит только одно – надежда на спасителя.

      Опять видел Максима, опять жалился ему о работе, как они меня там все раздражают. И Максим сказал: «You can’t control what jumps into your head? But you can control for how long it stays there». Ты не можешь контролировать что тебе вскочет в голову, но ты можешь контролировать как долго оно там останется».

      Это прекрасно. На работе запихнул все свои обиды на периферию сознания. И так продержался до конца рабочего дня. После работы сделал тысячу маленьких дел.

      Но ведь еще и рукописи писать надо. Перфектность заедает. Закончил рассказ об одном поэте, как я его из запоя вытаскивал. Чтобы сделать эти три с половиной странички печатного текста, долго думал об этом и мучился, что все, что бы я ни начал, казалось слишком далеким от совершенства.

      Кока, который мне этот рассказ заказал для нонконформистской антологии, сказал: «Не понимаю я людей. Всякие графоманы мучают себя и других комплексами гениальности, а люди, которые действительно знают, что делают, страдают от комплекса неполноценности» (это, значит, я?).

      Так это не совсем комплекс неполноценности, здесь он, соревнующийся с комплексом перфектности. Я – совершенство, и все, что я делаю, должно быть совершенно или не увидеть свет. Одновременно мучает страх: а вдруг все это – глупость, и все, что ты сделал, яйца выеденного не стоит.

      Жизнь по законам тех, кто пишет, начинается задолго до того, как они начинают писать свои выдумки. С этой мукой они рождаются. Так же как и алкоголики. Их мучения начинаются с первого вопля протеста в колыбели.

      Интересно, где разница между одаренностью писать, болезненной манией (obsession), и кармическим долгом (подписался на небесах стать писателем и вернуться с парочкой романов в зубах).

      Если мания, то могу сказать: если бы у меня не было этой, то была бы другая, иметь деньги, например, или иметь автомобиль, or any other crap. Why not this one? Another case, если умирает человек,