Красными нитями. Лина Николаева

со скамейки и подошел, постоянно наклоняясь, чтобы срывать все новые цветы. Он замер по ту сторону ограды: в одной руке – хлеб, в другой – букет и восхищенно улыбнулся:

      – Это ты сделала?

      Хотелось отвести взгляд. Да что же отец не сказал ему, что с чужими нельзя разговаривать!

      – Я, – голос прозвучал тише, чем следовало. – Хочешь, научу?

      – Научишь? – Малан прильнул к ограде. – Правда? Я тоже так смогу? А как?

      – Выходи, я расскажу, – Адайн протянула мальчику ладонь.

      Малан обернулся к дому:

      – А учиться – это долго? Мне скоро спать. Хотя я не хочу!

      – Нет, совсем нет.

      Ребенок еще раз обернулся, затем оставил сорванные цветы на земле и ловко проскользнул между прутьями ограды.

      – Пойдем? – Адайн протянула руку. Он сжал ее липкой от варенья ладошкой.

      – А куда мы? – спросил Малан через улицу. – Мне нельзя так далеко уходить. – Голос оставался спокойным, он с интересом оглядывался. – А вы Дети Аша? – вопрос он задал шепотом и посмотрел сначала на Кая, затем на Адайн.

      – Что? – девушка опешила.

      – Папа сказал, я не буду слушаться – Дети Аша заберут меня. А я… – Малан с виноватой улыбкой показал обкусанный кусок хлеба.

      – Нет, мы – не они, – ответил Кай, смотря на подругу. – Мы немного погуляем, и ты вернешься домой, обещаю.

      Адайн снова вздохнула. Один мальчишка в обмен на то, чтобы вернуть двух других. Не такими способами она хотела бороться, не такими.

      Глава 7. Как было завещано

      Рейн снова и снова с силой вонзал вилку в пирог, точно это было не мягкое рассыпчатое тесто, а кусок плоти – желательно, одного из советников. Хотя подошел бы любой, кто окружал его в последние месяцы.

      Король сделал глоток кофе и уставился в сторону. Окна малой столовой выходили в сад. Едва минуло пять утра, с улицы тянуло прохладой, а дорожки еще тонули в сумерках. В столовой свет, наоборот, был слишком ярким: хотелось уйти, сумерками укрыться от чертовой придворной жизни.

      Рейн смахнул прилипшую к рукаву рубашки крошку. На вид одежда была нарочито простой, но кипенно-белый цвет и качество ткани выдавали – носить такую мог только богач.

      И вид рубахи, и ранний час были выбраны неспроста: начинались церковные Дни покаяния, и открывало их всегда признание короля. Да не как у других: преклонив колени перед главой местной церкви, что-то быстро шепнув и тут же уступив другому – честно, громко, на виду у всех.

      – Ага, – буркнул Рейн в ответ на какой-то вопрос Насьи.

      Она по-прежнему каждый день болтала с ним без умолку. Рейн уже перестал скрывать равнодушие, но женщина не замечала этого – а может, играла – и все говорила, говорила, говорила.

      Рейн потянулся к чистым приборам и, поймав в полированной поверхности собственный взгляд, не сразу отвел его, всматриваясь так, словно серо-голубые глаза принадлежали не ему, а демону – быть такого уже не могло, конечно.

      А если бы Аст по-настоящему стоял рядом, он бы скрестил руки и буркнул, что Насья не