Моя навеки, сквозь века. Марина Повалей

показал на людскую дверь.

      Ну что ж… орёл американский, может здание и хранит, только не от Русских Гвардейцев.

      В холл он вошёл с людской, чёрной стороны, аккурат позади лестницы. Впотьмах было бы не столь удобно, если бы не американцы с их большими окнами, через них, думается, сам снег освещает всё внутри.

      Неживой строитель – капитан глянул на него в упор, спрашивая: “где?”. Тот оказался понятливым и кивнул за стенку, куда Василий тут же прошагал.

      Изумление – самое мягкое слово, что пришло на ум военному.

      Василий выругался, когда увидел вжатую в стену девушку. Живую девушку.

      Та, кажется, и вовсе не дышала. Смотрела на гвардейца таким странным взглядом… в нём одновременно читался испуг и… счастье?

      Девушка дёрнулась, будто хотела не то обнять, не то запрыгнуть на гвардейца, но передумала и ещё сильнее вжалась в стену.

      – Что вы здесь делаете? Вы одна? Как вы сюда попали?

      Страх из глаз ушёл в миг, стоило только прогрохотать мужскому голосу.

      Очень странная реакция.

      Очень. Потому как обычно, этим самым басом, штабс-капитан мог и всю свою роту разом усмирить.

      – Через дверь? – голос барышни звучит тонко, словно рассеивая искорки радости.

      И улыбается. Так улыбается, что Слепцов усилием подавил порыв разулыбаться ей в ответ.

      Она протянула руку и кончиками пальцев тронула рукав шинели.

      – Это ты… ты… настоящий…

      Сюр.

      Она не спрашивала, а словно убеждалась.

      А ещё радовалась. Так радовалась, словно брата родного увидела.

      – Что вы здесь делаете?

      Она судорожно огляделась. Взгляд её остановился на золочёной, но в свете ночи кажущейся серебрянной швейной машинке на постаменте.

      – За платьем пришла. А здесь закрыто. Представляете? Вот незадача! Но я уже осознала свой промах и как раз собиралась уходить, а тут вы…

      Незнакомка явно пыталась заговорить зубы сотруднику охранки.

      – Здесь нет платьев. Здесь продают машины, что эти платья шьют, – говорить очевидное, что знала вся столица было неловко даже.

      – Тем более! А пойдёмте отсюда, а? Вась…

      И он было пошёл. И даже ногу в тяжёлом сапоге от пола оторвал, подразумевая, что барышня за ним проследует, и резко повернулся.

      – Вась… вась… Васильевский остров! – и Слепцов выдохнул, прогоняя подозрительность.

      – Вам на Васильевский надобно?

      – А, нет, не надо, говорят, там красиво, – они двинулись к выходу, в ту самую дверь, через которую прошёл капитан. – Кунсткамера там, эрарта… – она взмахнула в воздухе тонкой ручкой, а Василий засмотрелся – он ждал, что с кончиков её пальцев должны посыпаться искорки.

      Особенно здесь, на улице, в свете редких фонарей сверху, и будто подсвеченная снегом с земли.

      И вновь тень отделилась от стены. Он медленно кивнул, давая понять, что всё хорошо.

      Искорок не было, вместо них из приоткрытых губ незнакомки вырывались облачка пара. Её белоснежная