Серебро. Эдуард Диа Диникин

Шорох. – Уж не знаю, почему мексиканцы так стали называть североамериканцев.

      – «Грек»? – удивился мужчина. – Надо же, как прозаично. Кстати, знаете, как у нас в Одессе называют греков?

      – Как же? – вежливо поинтересовался Шорох.

      – Пиндосами, – ответил мужчина. – Уж не знаю почему.

      – Возможно, в честь Пиндара[22], – с улыбкой предположил Шорох.

      – Валерий, ты слышал стихотворение Владимира? – громко, стараясь перекричать ресторанный гомон, крикнул Бурлюк проходившему мимо Брюсову.

      – Нет, но с удовольствием послушаю.

      – Нет, нет, – стал отнекиваться Шорох. – Я не поэт совсем.

      – Он сильно скромничает, – убеждённо запротестовал Бурлюк. – Поэт, и ещё какой. Несколько минут назад он блестяще сымпровизировал на тему кино, персиянской княжны, костюма домино и всего Сущего.

      – Правда? – Брюсов с интересом посмотрел на Шороха.

      – Да ты присаживайся. Прошу вас, господин Шорох.

      – Ну, если настаиваете…

      Владимир Шорох прочитал стихотворение ещё раз.

      – Как здорово вы связали капуцинов с домино, – задумчиво произнёс Брюсов. – Это блестяще!

      – Капуцинов? – удивился Бурлюк и вдруг понял. – Ах, да, конечно! Домино, капюшон, монахи-капуцины в своих огромных капюшонах и бульвар Капуцинов! Да, а стихотворение ещё более глубокое, чем даже казалось!

      Разговор пошёл быстрый, живой, с восклицаниями и возлияниями такими, что вскоре Шорох почувствовал необходимость посетить уборную.

      Но от этой мысли его отвлёк Квашневский-Лихтенштейн.

      – Володя! А ты, я гляжу, уже познакомился со столичной богемой.

      – Да. И очень доволен, – улыбнулся Шорох.

      – Ваш друг прекрасный поэт, – заявил Брюсов.

      – То, что он прекрасный стрелок, отличный фехтовальщик, музыкант великолепный и просто смелый человек – это я знаю, но то, что ещё и поэт – это стало для меня сегодня новостью!

      Уже очень пьяный Тиняков подумал, что фраза Квашневского довольно странна, но никак не мог понять – чем.

      – Давайте сдвинем столы, как обычно, – предложил Брюсов.

      Его предложение было встречено с энтузиазмом. Столы, рассчитанные на четырёх персон, сдвинули. Теперь в компании оказалось более двадцати человек.

      – Володя, – обратился к Шороху Квашневский-Лихтенштейн, – спой мою любимую, будь другом. Про таракана. Не всё же Шаляпину про блоху петь. А вот и гитару принесли.

      – Con placer[23], – ответил Шорох и, взяв гитару, быстро пробежался пальцами по струнам.

      – Семиструнная, – заметил он. – Но ничего – добавим русской элегии в мексиканский задор. Итак – ла кукарача, ла кукарача, – запел он, и все мгновенно поддались азарту латиноамериканского ритма.

      Закончив, Шорох получил оглушительные аплодисменты.

      – Какая замечательная песня! – воскликнул Брюсов.

      – А о чём она? – спросил Хлебников.

      – О

22

Пиндар (IV в. до н. э.) – один из крупнейших древнегреческих лириков.

23

С удовольствием (исп.)