Плохим мальчикам нравятся хорошие девочки. Ирина Муравская

на агрессию.

      – Тут ты права. Больше скажу, ты меня даже почти не бесишь. В отличие от других.

      Выходим с из-под цветущей аллеи на центральную набережную, огороженную бетонным, но косящим под мрамор заборчиком.

      Вокруг ни души: так, пройдёт мимо редкий прохожий, но общее скопление ночных компаний слышно лишь далеко впереди. Там, где начинается зона кафешек и баров.

      – Не пробовал быть проще? Смотреть на мир под другим углом?

      – Это как? Раком встав? Не, не приходилось. Я как-то больше других обычно нагибаю. Ни одна, кстати, ещё не жаловалась.

      Скабрезная шутейка остаётся неоценённой.

      – Я не об этом. Что ты видишь?

      – Где?

      – Вокруг.

      – Человеческое свинство, ― для наглядности пинаю обёртку от мороженного, валяющуюся на земле. Чтоб тоже заценила.

      – А ещё?

      Вот прикопалась.

      – Окурки, плевки и выщербленную плитку.

      – И всё?

      – Это допрос?

      – Нет. Это диалог. А хочешь знать, что вижу я?

      – Ну.

      – Пальмы. Пляж. Загорающиеся звезды. Убывающую луну, отражающуюся в море. Накатывающие волны. Пирс.

      Хрена завернула. Поэтесса.

      – Ты под ноги посмотри. Бычков-то, бычков неужто не видишь?

      – А я туда не смотрю. Зачем, когда можно любоваться чем-то более приятным?

      – Удивительно трогательная философия. Пробрало до глубины души, честно-честно. А мораль-то какая?

      Чижова сердито надувает щеки. Смешная. Пожамкать за них, что ль?

      – Хочешь быть циником, твоё право. Я лишь пытаюсь сказать, что мы можем выбирать: что нам видеть. Но ты сам выбираешь смотреть именно на окурки.

      – Слушай, золотая девочка! ― учить она меня ещё будет. ― Легко говорить, когда твои окна выходят на ромашковое поле, да? А знаешь, куда выходят мои? На вонючие мусорные контейнеры, в которых копается местный бомж.

      – А рядом с контейнерами разве больше ничего нет?

      – А я тебя свожу, покажу. Устрою экскурсию вдоль одного зассаного забора до другого, заплёванного и десять раз перекрашенного, потому что юные дарования считают своим долгом поматериться на нём. Давай, готова?

      Саламандра встречает выпад удивительно спокойно.

      – За это ты нас и ненавидишь, да? За то, что у кого-то вид на море, а у кого-то на заборы? Не знаю, как у других, а мой отец положил годы ради этой возможности. Обложился бесчисленными кредитами, когда отель приносил убыток, но из кожи вон лез ради мечты. Не поверишь, всего несколько лет назад из моей комнаты открывался такой же непрезентабельный обзор, как и у тебя. Но квартиру, в которой я родилась и выросла было решено продать, а деньги вложить в бизнес. Рисковый шаг, который себя, к счастью, оправдал. Но мы ведь не знаем, что будет через несколько лет и где окажемся тогда, согласись?

      Надо же. Сколько подробностей.

      – Теперь всё ясно.

      – Что ясно?

      – Почему ты такая умеренно адекватная, ― на, казалось бы, комплимент обидчиво воротят носиком. Что не так? Вроде ж приятное сказать пытался. ― Твоя позиция