Мосты в бессмертие. Татьяна Беспалова

Вишь, молодуха, и я калека с малолетства.

      – Значит, Петрована ты не знаешь? – спросила Гаша, теряя надежу.

      – А вы ступайте ко храму, – паренек глумливо улыбнулся. – В позапрежние времена там бродягам подавали…

* * *

      Они подошли к храму. Гаша остановилась. Подняла голову к небесам, ловя губами редкие снежинки, дважды проговорила «Отче наш» и снова пустилась в путь по лабиринту грязных, пустых уличек. Александра Фоминична рука об руку с Леночкой тащились следом за ней. Скоро они окончательно выбилась из сил.

      – Сядем здесь, передохнем, – проговорила Александра Фоминична, указывая на оставленный кем-то под плетнем сноп соломы. – Может быть, твой добрый боженька и поможет нам…

      Гаша баюкала Ольку, прикладывалась губами к ее огненному лбу. Звала ласково по имени, но девочка уже не слышала ее. Сухой, горячечный жар сжигал ее тельце, время от времени она принималась плакать, и тогда Гаша прикладывала ладонь к ее губам. Она слышала голос матери, тихо беседовавшей с кем-то. Наверное, Александра Фоминична пыталась успокоить встревоженную Леночку. Но что проку в утешениях, если над ними ночь, под ними схваченная морозом земля, а вокруг ни огонька в окошке, ни милосердия, ни надежды?

      Внезапно яркий свет ослепил ее. Остро запахло керосином. Яркий фитилек лампы выхватывал из ночного мрака синие и алые пятна. Васильки, маки, длинная шелковая бахрома. Женщина в цветастой шали поверх синего, стеганого ватника стояла перед ней. Керосиновая лампа бросала светлые блики на ее одежду и лицо, показавшееся Гаше удивительно красивым и странно знакомым. Женщина заговорила, и звуки ее речи напомнили Гаше церковные песнопения. Гаша попыталась припомнить слова псалма, но они, вот досада, не шли на ум. Незнакомка склонилась к ней, протянула руку, пытаясь отвернуть полу пальто.

      – Что там у тебя, милая? – расслышала наконец Гаша.

      – Кто вы? – всполошилась она, и женщина что-то ответила ей. Но Гаша не смогла разобрать ни слова. Тельце Оленьки, ломкое и обжигающее, сотрясал озноб.

      – Моя девочка больна, моя девочка больна! – твердила Гаша. – Нам бы немного хлеба и теплого молока.

      – Все есть, – отвечала ей женщина. – И хлеб, и молоко пока есть.

      – Кто вы? – снова спросила Гаша.

      – Да ты сама-то не больна ли, девушка?

      Гаша вздрогнула, ощутив у себя на лбу ее сухую, шершавую ладонь.

      – Я – Надежда Пименовна, но ты называй меня просто Надеждой.

      Следом за Надеждой Пименовной из темноты возник высокий хромой старик в длинном овчинном тулупе и высокой, казачьей папахе. Он, ни слова не говоря, вынул Оленьку из гашиных рук и будто котенка сунул под полу тулупа. Скомандовал:

      – Пойдем…

      И Гаша повиновалась.

      – Тут со мной еще одна девочка, моя племянница, и моя мама…

      – Так собирай свое стадо, пастушка, – отозвался старик.

      Они долго и, казалось, бесцельно