Дартс. Татьяна Демьянова

Валерьевна – имя для логопеда), задумчиво осматривает меня. – Я не заметил тебя в ЗАГСе. Иди, посиди где-нибудь, а то бледный, как смерть.

      Смех удаляется с каждой секундой, расходится над водой – Лера уже не девушка-эльф, но женщина-лебедь. Достойное видение для паренька, чей тощий зад пребывает среди семейства металлических утят, когда над ним – маковки Новодевичьего монастыря. Отворачиваюсь от всех и, скрываясь за деревьями, пинаю камушки, пока не застываю над вороной, пригвожденной к земле. Черные, как смоль, крылья-лезвия замерли, устремившись вверх, будто она слишком долго представляла полет, а сил взлететь не хватило. Отшатываюсь назад и падаю на руки: она мертва. Какая неестественная напряженность, словно смерть не способна ослабить жизненной хватки! Отряхиваю руки и снова склоняюсь над вороной. Угольный клюв повернут влево, тельце сведено судорогой. Каталептическое окоченение.

      – Какая неестественная поза, – раздается за спиной.

      Разгибаюсь и краснею, в первые секунды мне кажется, что говорят не о трупе, а обо мне.

      – Верно, столбняк.

      – Или стрихнин. Птичка неудачно покутила.

      Поднимаю глаза, складывая губы в поисках колкости, но замираю перед невысоким мужчиной лет тридцати с ямочкой на подбородке. Я запомнил его по широким скулам и взгляду, от которого в груди восставала зима, и по тому, что в его присутствии Лерин отец сглаживал командорские черты и вступал в диалог. И вдруг этот незнакомец («Никогда не разговаривайте с незнакомцами» [8]), опускается на утку, спину которой только что согревали мои ляжки.

      – Тогда ее полет был долгим, – мой голос непривычно тих.

      – Долгим?

      – Не знаю поблизости ни одного птичьего притона, где бы приторговывали пестицидами.

      Он беззастенчиво сверлит меня взглядом несколько секунд, после чего протягивает руку.

      – Герман.

      – Дима, – от волнения моя ладонь скользкая, как чешуя карася, быстро отнимаю ее и слежу за реакцией собеседника. Он не выдает, заметил ли мое стеснение.

      – Двоюродный брат Леры?

      – Друг.

      – Для друга вы слишком близки. Ее муж не ревнует?

      Прячу взгляд под крыло утки – внимательно рассматриваю, как на скульптуре очерчены перышки.

      – Странно, когда символ смерти – ворона – умирает, – мой ответ для этого, лучшего из миров.

      Но это мне приходится задрожать от загадочного спокойствия, которым Герман обходит неуместное замечание. Среднестатистический взрослый выдерживает со мной не более двух минут, после чего сбегает под халтурным предлогом.

      – В преданиях чукчей ворона – шаман, поэтому ее смерть – возрождение.

      – Противоположности не могут сосуществовать друг с другом.

      – Отчего это?

      (Например, эта пара. То, что важный знакомый Валерия Александровича и дощатый паренек в красных подтяжках сидят рядом на утке и утенке, вызывает угрожающие

8

М. Булгаков «Мастер и Маргарита».