Собор Парижской Богоматери. Виктор Мари Гюго

аппетит.

      Сидя напротив него, молодая девушка молча наблюдала за ним, явно поглощенная какими-то другими мыслями, которым она порой улыбалась, и милая ее ручка гладила головку козочки, нежно прижавшуюся к ее коленям.

      Свеча желтого воска освещала эту сцену обжорства и мечтательности.

      Заморив червячка, Гренгуар устыдился, заметив, что на столе осталось несъеденным лишь одно яблоко.

      – А вы не голодны, мадемуазель Эсмеральда? – спросил он. Она отрицательно покачала головой и устремила задумчивый взор на сводчатый потолок комнатки.

      «Что ее там занимает? – спросил себя Гренгуар, посмотрев туда же, куда глядела цыганка. – Не может быть, чтобы рожа каменного карлика, высеченного в центре свода. Черт возьми! С ним-то я вполне могу соперничать».

      И он окликнул ее:

      – Мадемуазель!

      Она, казалось, не слыхала.

      Он повторил еще громче:

      – Мадемуазель Эсмеральда!

      Напрасно. Ее мысли витали где-то далеко, и голос Гренгуара был бессилен отвлечь ее от них. К счастью, в дело вмешалась козочка: она принялась тихонько дергать свою госпожу за рукав.

      – Что тебе, Джали? – словно пробудившись от сна, быстро спросила цыганка.

      – Она голодна, – ответил Гренгуар, обрадовавшись случаю завязать разговор.

      Эсмеральда накрошила хлеба, и козочка грациозно начала его есть с ее ладони.

      Гренгуар, не дав молодой девушке времени опять впасть в задумчивость, отважился задать ей щекотливый вопрос:

      – Итак, вы не желаете, чтобы я стал вашим мужем?

      Она пристально поглядела на него и ответила:

      – Нет.

      – А любовником? – спросил Гренгуар.

      Она сделала гримаску и сказала:

      – Нет.

      – А другом? – настаивал Гренгуар.

      Она опять пристально поглядела на него и, помедлив, ответила:

      – Может быть.

      Это «может быть», столь любезное сердцу философа, ободрило Гренгуара.

      – А знаете ли вы, что такое дружба? – спросил он.

      – Да, – ответила цыганка. – Это значит быть братом и сестрой; это две души, которые соприкасаются не сливаясь; это два перста одной руки.

      – А любовь? – спросил Гренгуар.

      – О, любовь! – промолвила она, и голос ее дрогнул, и глаза заблистали. – Любовь – это когда двое едины. Когда мужчина и женщина превращаются в ангела. Это – небо!

      При этих словах лицо уличной плясуньи просияло чудесной красотой, которая необычайно потрясла Гренгуара и, казалось ему, была в совершенном соответствии с почти восточной экзальтированностью ее слов. Ее розовые невинные уста слегка улыбались, непорочное и ясное чело, как зеркало от дыхания, иногда затуманивалось какой-то мыслью, а из-под опущенных длинных черных ресниц струился неизъяснимый свет, придававший ее чертам ту идеальную нежность, которую впоследствии уловил Рафаэль в мистическом слиянии девственности, материнства и божественности.

      – Каким же надо быть, чтобы