Виниловый ад. Александр Степанов

этаж. А дальше? Направо или налево от лестницы?

      Он рукой остановил трясущееся колено, из-за которого не получалось ровно держать бинокль.

      – Давай признавайся, Скворцова. Показывай, где ты спишь, и скоро я приду за тобой…

      Голос прозвучал, словно вместо человека говорил какой-то бездушный демон.

      Он испугался.

      Пришел в себя, отскочил от окна и встряхнул головой.

      – Как? – прошептал он, заикаясь.

      Ему стало страшно.

      Он запаниковал. От осознания того, что теперь сам процесс, не цель, ради которой все затевалось, а именно процесс стал доставлять ему удовольствие.

      Сердце забилось быстрее.

      Бинокль выскользнул из мгновенно вспотевшей ладони и с грохотом упал на доски.

      – Н-нет. Ч-что? Фу! Нет-нет! Гадость! Мерзость! На самом деле мне же противно…

      Он хлестал себя ладонями по лицу.

      – Да. Противно. Дело не в том. Мне противно!

      Он бил себя до тех пор, пока на щеках не проступила кровь. Он посмотрел на покрасневшие ладони.

      – Я же не этого хочу. Не этого… Хотел, ат, ат.

      Он поднял бинокль, отряхнул от пыли, спрятал его за пазухой и выбежал на улицу.

      Его лицо горело, обливалось потом. Соленые капельки перемешивались с кровью и стекали к подбородку.

      – Кто-нибудь.

      Взгляд в отчаянии метался по сторонам в поисках поддержки, в поисках помощи, но никто не откликнулся. Все, как тогда, как в детстве. До переживаний растерянного человека никому не было дела.

      – Помогите.

      Никто не смотрел на него.

      – Кто-нибудь… Остановите меня, пожалуйста, – прошептал он и со всех ног бросился к своей машине.

      «План провален, – крутилась в голове беспокойная мысль. – Я не справился. Подвел. Не удалось».

      Да, полностью реализовать свой план в этот раз ему не удалось, зато удалось подловить себя. Уличить в неприемлемом желании, в запретном и осуждаемом самим собой, в неконтролируемом, порочном желании. В своей новой тяге к жестокости, в своей фанатичной мании причинять жертвам настоящую боль.

      – Максимальную, нестерпимую, ат, ат, ужасающую боль.

      Дверь грузовика хлопнула, мужчина включил радио. Заиграла веселенькая песенка. Он потянулся к бутылке с водой, зажмурился и уперся лбом в руль.

      Пальцы вцепились в виски.

      Писк, громкий, несмолкающий писк крохотной иголки, царапающей стекло, разрывал голову на части. Мужчина застонал от боли. Ноги били по педалям, стараясь выплеснуть скопившуюся злобу. Кабина грузовика раскачивалась.

      Рука мужчины сама потянулась в карман за телефоном и набрала номер полиции.

      В трубке раздался строгий женский голос:

      – Полиция, чем можем помочь?

      – Алло…

      – Да-да.

      – Скворцова… Ат, она… Маринка, ат, ат… В опасности.

      – Что? Говорите, пожалуйста, громче. Вас не слышно.

      – Скворцова… Она… Ат…

      Мужчина прервал вызов, бросил телефон