На западе без изменений. Эрих Мария Ремарк

растерянно оглядывается. Я говорю ему: «Ты уже скоро привыкнешь».

      Он замечает свою каску и натягивает её. Он тихо приходит в себя. Внезапно он дико краснеет и смущается. Он осторожно тянет руку за спину и вымученно смотрит на меня. Я сразу понимаю: пушечная болезнь. Не для этого я ему, собственно, прямо туда положил каску – но я всё же утешаю его: «Это не стыдно, это случалось и с другими людьми, наложить в штаны при первом обстреле, как с тобой. Иди туда за кусты и выкинь свои подштанники долой. Исполняй» –

      Он убирается. Всё стихло, но крики не прекратились. «Что случилось, Альберт» спрашиваю я.

      «По ту сторону прямое попадание в пару колонн». Крики слышны по-прежнему. Это не люди, они не могут так страшно кричать.

      Кат говорит: «Раненые лошади».

      Я ещё никогда не слышал крика раненых лошадей, и едва могу ему поверить. Это стенание мира, который там стонет, мучающееся творение, дикая, полная ужаса боль. Мы бледны. Детеринг бодрится. «Живодёр, живодёр! Прикончи же их!»

      Он крестьянин и с лошадьми накоротке. Это близко ему. И когда он говорил это, то говорил без всякого пыла. Вокруг таким отчётливым становится крик животных. Не знаешь теперь, откуда он появляется в этом теперь таком безмятежном, серебрящемся ландшафте, он безмерно увеличивается невидимый, призрачный, повсюду, между небом и землёй, – Детеринг приходит в ярость и ревит: «Застрелите их, застрелите же их, чёрт побери!»

      «Ведь сперва они должны людей собрать», говорит Кат.

      Мы встаём и ищем, где есть место. Если видеть животных, это становится менее невыносимо. У Майера есть бинокль. Мы видим тёмную группу санитаров с носилками и чёрные, шевелящиеся большие груды. Это раненые лошади. Но не все. Некоторые скачут, отбежав, вдаль, преодолевают низины и бегут дальше. У одной разорван живот, кишки висят далеко наружу. Они замесились там внутри и валятся, при попытке вновь встать.

      Детеринг рвёт ружьё вверх и целится. Кат ударом подкидывает ствол в воздух. «Ты сдвинулся? –

      Детеринг дрожит и бросает своё оружие на землю.

      Мы сидим и закрываем уши. Но эти страшные вопли и стоны, и стенание слышны, они слышны всюду.

      Мы можем всё перенести. Здесь же нас пробивает пот. Груда вздрагивает и замирает. Конец! Но это ещё не финал. Люди не подходят ближе к раненым животным, которые в страхе убегают, в даль, разрывая рты от этой боли. Одна фигура опускается на колено, один выстрел – один конь падает вниз, – ещё один. Последний упирается на передние ноги и поворачивается вокруг как карусель, сидя он поворачивается на высоко упёртых передних ногах по кругу, вероятно раздроблена спина. Солдат бежит туда и пристреливает его. Он медленно, смиренно опускается на землю.

      Мы отпускаем уши. Крик прекратился. Только растянутый, замирающий вздох висит ещё в воздухе. Потом с нами снова остаются только ракеты, пение гранат и звёзды, и это почти странно.

      Детеринг идёт и матерится: «Могли бы знать, что должны делать». Он подходил после того ещё раз поближе. Его голос возбуждён,