Сцены частной и общественной жизни животных. Коллектив авторов

одетым Усачом, превосходным танцором и ее родственником – тем самым, который утром был свидетелем во время бракосочетания.

      – Коварная! – вскричал бедный муж в отчаянии. – Коварная! Я отомщу!

      Мне стало его жаль.

      – Успокойся, – сказала я ему, – успокойся и не вздумай мстить, местью горю не поможешь. Ты сеял повсюду непостоянство; ты пожинаешь то, что посеял; это печально, но справедливо. Забудь: на сей раз это будет правильно. Проклинать жизнь легко, труднее ее прожить.

      – Ты права! – воскликнул он. – Решительно, не в любви счастье!

      Мне удалось увлечь его подальше от борозды, которая при известии о его беде вмиг опустела.

      Гнев Мотыльков быстролетен, как они сами. Ночь была ясная, воздух чистый, и этого хватило, чтобы мой воспитанник вновь пришел в превосходное расположение духа; покидая сады, окружающие Фаворитку, он почти весело раскланялся с Ночной Красавицей, которая сторожила сон Красавицы Дневной[278].

      Когда мы долетели до большой дороги, он заметил дилижанс, едущий в Страсбург.

      – Воспользуемся ночной тьмой и усядемся на империал, – предложил он. – Я устал махать крыльями.

      – Ни в коем случае, – отвечала я. – Ты ускользнул от шипов, воды и отчаяния, но не ускользнешь от человека: очень возможно, что в этом тяжелом экипаже найдется сачок. Послушай моего совета, вернемся во Францию на собственных крыльях, без затей. Свежий воздух тебя взбодрит, да вдобавок мы доберемся до места быстрее и не будем глотать пыль.

      Вскоре позади остались Кель и Рейн с его понтонным мостом. В Страсбурге я с превеликим изумлением увидела, как мой Мотылек замер над шпилем собора и высказал свое восхищение его элегантностью и дерзостью в словах, которые сделали бы честь настоящему художнику. «Я люблю все прекрасное!» – вскричал он.

      Ветреные умы любят всегда, любовь необходима им, как воздух, меняется только ее предмет; они забывают одно ради того, чтобы немедленно полюбить другое. Чуть далее мой воспитанник поклонился статуе Гутенберга, ибо я сказала ему, что этот памятник, изваянный совсем недавно Давидом[279], изображает изобретателя книгопечатания.

      Еще далее ему встретилась статуя Клебера[280]; ей он тоже поклонился и сказал мне: «Добрая моя воспитательница, не будь я рожден Мотыльком, я сделался бы художником, я воздвигал бы прекрасные памятники, издавал бы прекрасные книги или сделался бы героем и пал смертью храбрых».

      Я воспользовалась случаем и объяснила ему, что не все герои погибают на поле боя и что Клебер пал от руки убийцы[281].

      Светало; нужно было найти, где преклонить голову; к счастью, я заметила открытое окно, ведшее в просторное помещение. Оно было полно книг и разных драгоценных предметов, и я догадалась, что это городская библиотека. Мы влетели туда совершенно спокойно, ибо в Страсбурге, как, впрочем, и в других городах, подобные святилища науки всегда пусты.

      Внимание

278

Разновидности бабочек.

279

Статуя работы французского скульптора Пьера-Жана Давида д’Анже (1788–1856), открытая в 1840 году. Этцель хорошо знал Страсбург: в этом городе, откуда был родом его отец, он учился праву.

280

Статуя работы скульптора Филиппа Грасса, открытая также в 1840 году; полководец Жан-Батист Клебер (1753–1800) родился в Страсбурге и похоронен там же, под своей статуей на площади, носящей его имя.

281

Клебер после отъезда Бонапарта остался главнокомандующим французской армией в Египте; он обращался с местным населением очень жестко и был зарезан молодым сирийцем.