Сцены частной и общественной жизни животных. Коллектив авторов

страдания тех скитальческих душ, которые поднесли было губы к чаше бытия, но затем отпрянули[289]. В середине дня я изучал лекарственные травы, вечером следил за тем, как одна за другой зажигаются звезды на небе; я уносился мыслью к Луне или кроткой планете Венере, и порой «мне казалось, что я способен сотворять миры»[290]. Пять лет протекли в этих однообразных занятиях; за это время многие чувствования потускнели, многие мечты развеялись, а восторги угасли; постепенно я перестал видеть вещи так, как видел их вначале. Я вступил в один из тех критических периодов умственного существования, какие часто повторяются в жизни и, как правило, сопровождаются невыносимой тоской. В такое время хочется любой ценой покончить с сердечной смутой, и стыд удерживает нас тем меньше, что среди наиболее загадочных следствий этого состояния надобно назвать утрату способности любить. Одним словом, скука превозмогла все сомнения и заглушила голос самолюбия, хотя всякому живому существу претит необходимость отречься от собственных принципов; я решился воссоединиться с себе подобными, разделить труды других Медведей и опасности, им грозящие, одним словом, возвратиться к жизни общественной и принять ее условия. Однако, потому ли, что высшей воле не угодно было, чтобы я вновь испытал добровольно отвергнутое мною блаженство, не искупив предварительно своих прегрешений, или же потому, что так было суждено, но я попал в руки Людей.

      Его ученики еще блеяли кое-как, а мои уже ревели во всю глотку

      Я двинулся в путь утром, намереваясь исполнить мой замысел, но не прошел и половины лье, когда из узкого ущелья раздались голоса: «Медведь! Медведь!» Не успел я остановиться, чтобы прислушаться к этим незнакомым звукам, как упал, сраженный невидимой рукой. Пока я катался по земле, четыре огромных Пса в сопровождении трех Человек набросились на меня. Несмотря на боль от раны, я долго боролся с Псами, но в конце концов от укуса одного из этих безжалостных Зверей лишился чувств.

      Очнувшись, я обнаружил, что привязан к дереву веревкой, проходящей через кольцо, вдетое мне в нос. Дерево росло подле дома, располагавшегося в горах, но у большой дороги. Все происшедшее казалось мне сном – но увы! иллюзия длилась недолго! Очень скоро я постиг всю глубину моего несчастья. Мне стало совершенно ясно, что если жизнь мне сохранили, то о свободе надобно забыть, ибо с помощью рокового кольца, которое мне непостижимым образом вдели в ноздри, слабейшее создание в мире может подчинять меня своим желаниям и прихотям. О, как прав был Гомер, когда сказал, что потерявший свободу теряет половину своей души![291] Размышления о собственной судьбе заставляли меня еще острее ощущать унижение и страдать от рабского состояния. Именно в эту пору я осознал яснее, чем когда-либо, в какую ловушку заманила меня гордыня, внушившая мне, будто я могу не зависеть от внешнего

289

Термин палингенезия («новое рождение»), восходящий к швейцарскому философу и естествоиспытателю Шарлю Бонне, автору труда «Философическая палингенезия, или Мысли о прошлом и будущем состоянии живых существ» (1769), сделался популярным в конце 1820-х годов благодаря философу Пьеру-Симону Балланшу, автору труда «Опыты социальной палингенезии» (1827–1829), проникнутого верой в возможность возрождения человеческого общества в усовершенствованном виде вследствие «палингенезии». У Бода этот термин играет роль иронической отсылки к романтическому жаргону, о чем свидетельствует упоминание рядом такого романтического клише, как «скитальческие души». Противники чрезмерной идеологизации литературы охотно посмеивались над «палингенезической» словесностью; она, например, упомянута в весьма нелестном контексте в предисловии Т. Готье к его роману «Мадемуазель де Мопен» (1835).

290

Цитата из повести Ф. – Р. де Шатобриана «Рене» (1802) – первого во французской литературе XIX века портрета разочарованного и непонятого героя, которому подражает романтический Медведь.

291

«Если власти хозяина раб над собою не чует, // Всякая вмиг у него пропадает охота трудиться. // Лишь половину цены оставляет широкоглядящий // Зевс человеку, который на рабские дни осужден им» (Одиссея, XVII, 320–323; пер. В. А. Жуковского). Эту фразу Гомера во второй половине XVIII – первой половине XIX века цитировали самые разные авторы, от присяжного сочинителя похвальных слов А. – Л. Тома, использовавшего ее в 1765 году в похвальном слове Декарту, до философа Пьера Леру в книге «Человечество» (1840).