Круглосуточный книжный мистера Пенумбры. Робин Слоун

от времени я слышу это от клиентов. Festina lente.

      Я снова припадаю к экрану, включаю звук. Кэт и Тревор все еще весело болтают. Он рассказывает очередную историю про какую-то экспедицию с целью развеселить затосковавших пингвинов. Очевидно, это очень смешно. Кэт хохочет, ее смех так и бурлит в динамиках. А Тревор, по-видимому, самый умный и интересный мужчина во всем Сан-Франциско. Они оба не в кадре: полагаю, что она положила руку ему на локоть.

      – Эй, ребята, – говорю я. – Чуваки.

      Тут я понимаю, что они тоже выключили звук.

      Я вдруг чувствую себя идиотом; вся эта затея ужасна. Смысл вечеринки у Кэт был в том, чтобы я рассказывал смешные истории и она касалась моей руки. А этот эксперимент с эффектом присутствия, напротив, смысла лишен; все наверняка смеются надо мной и корчат рожи, когда я не вижу. У меня горит лицо. Им заметно? Мое изображение на экране приобрело странный красный оттенок?

      Я встаю и отступаю из-под взгляда камеры. Усталость заливает мозг. В последние два часа я перенапрягся – как веселый щенок на алюминиевом просцениуме. Все это большая ошибка.

      Уперевшись руками в широкую витрину, я смотрю за окно из-за решетки позолоченных букв. Да, это «Герритсцон», хоть что-то прекрасно-знакомое в моем одиночестве. Изгиб Б так прекрасен. От моего дыхания затуманивается стекло. «Веди себя нормально, – говорю я себе. – Вернись и веди себя нормально».

      – Эй? – доносится из ноутбука. Кэт.

      Я проскальзываю обратно за прилавок:

      – Привет.

      Тревора уже нет. Кэт одна. И обстановка вокруг другая.

      – Это моя комната, – тихо говорит она. – Нравится?

      Обстановка у нее спартанская: всего лишь кровать, рабочий стол и массивный черный сундук. Как в каюте на океанском лайнере. Нет, в космическом корабле. В углу стоит белая пластмассовая корзина для белья, возле которой валяются – не попала – одинаковые красные футболки, штук десять.

      – У меня была такая версия, – говорю я.

      – Да, я решила не тратить умственные ресурсы, – она зевает, – на то, чтобы думать с утра, что надеть.

      Ноутбук качается, на экране все плывет, после чего мы оказываемся у нее на кровати. Кэт подпирает рукой голову, и я вижу изгиб ее груди. У меня вдруг начинает колотиться сердце, как будто я действительно рядом, вытянулся на кровати и жду, а не сижу тут один в сумраке книжного магазина все еще в брюках с пейсли.

      – Получилось довольно прикольно, – тихо продолжает Кэт, – но жалко, что ты не пришел на самом деле.

      Она потягивается, крепко жмурясь, словно кошка. Я совершенно не знаю, что сказать, и, подперев ладонью подбородок, молча смотрю в камеру.

      – Лучше бы ты был тут, – мурлычет Кэт.

      И засыпает. А я сижу один в магазине, смотрю через весь город на ее спящий силуэт, освещенный лишь серым светом от экрана ноутбука. Через какое-то время он тоже засыпает, и экран темнеет.

      Сидя один в магазине после вечеринки, я приступаю к подготовке. Выбор сделан: я аккуратно достаю с полки книгу учета под номером VII (старую, но не слишком) и делаю снимки для Мэта: