Узлы на простыне. Маргарита Макарова

хотелось смотреть дальше блестящей поверхности стекол. Не было сил. Я решила сосредоточится на бликах оптики.

      – А ты бы хотела, чтобы он представился и поклонился?

      – Да, то есть, нет, – три года назад, мы ничего не нашли. И дело было передано в архив, как я уже и говорил. Поскольку вы ожили, может, вы вспомните какие-то уточняющие, или проясняющие обстоятельства, которые нам были неизвестны, но вы…

      – Нет, я видела только свет фар.

      – Может, хотя бы марка машины?

      Я помотала головой.

      – Цвет?

      – А что, это сейчас что-то изменит?

      – Вы были на проезжей части дороги? Вы же тогда ждали парня этого… Дмитрия. Может, вы вышли на дорогу?

      Я вздрогнула и опять замотала головой.

      – Вы не были пьяны?

      – Послушайте, мне и так горестно, а вы тут какую-то чушь мелете. Не можете ничего выяснить – убирайтесь!

      – Блииин… – Петр не знал, куда бы ему сесть и ходил из угла в угол. – А почему горестно-то? Вот люди! Я не пойму… тебя давно не было дома… соскучилась… боль почти прошла… ты должна радоваться, что вернулась, и на радостях уборку затеять и т.д…

      – Петь, я так и сделаю… Вот только нога плохо меня слушается…

      – Потому что сама никого не слушаешься…

      – Я должна всю оставшуюся жизнь теперь в этой палате пролежать? Уколов что ль мало? Ты посмотри – у меня на шее дыра до сих пор не зажила.

      – А тут что? Бабка умерла… Ты еле– еле в квартиру попала.

      – Я …я хочу… Дома и стены помогают. Петь, я же не…

      – Нога пройдет, не бойся, в этом даже шарм есть… некий…

      Молодые люди, казалось, совсем забыли о Потапенко, и о рассыпавшемся трупе бабушки.

      – Бабушка ваша пролежала тут три года. Эксперт сказал.

      – Зачем вы мне это говорите?

      – Ну вы-то молчите.

      – Я ничего не знаю, и ничего не могу сказать. Машина была красная, обычная, наша.

      – У вас были знакомые с красной машиной?

      – Нет.

      Потапенко поднялся. Я тоже встала с кресла. Петр дал мне палку. Где он ее раздобыл, не знаю, но палка была отличная, чуть подморенное дерево, немного тронутое резцом, и бронзовая ручка.

      – Ладно, что я могу сказать – как во всех фильмах говорят полицейские – вот вам моя карточка, что вспомните, звоните. Тело можно будет скоро забрать для похорон.

      – А я пойду сбегаю в магазин. Что за дела…

      – А дома ничего не пропало? – Потапенко вдруг вспомнил традиционный вопрос. – Хотя, зачем я вас спрашиваю.

      Петр хлопнул дверью. Потапенко ушел последним. Я осталась одна. Как долго я мечтала об этом моменте. Подошла к телефону. Значит, никто… три года… никто ко мне не приходил… Итого: что я имею на сегодняшний день? А надо ли звонить? И так все ясно. Нужно ли? Что выяснять? Сказать, что так не любят? Погоди, погоди, ты же ничего не выяснила, а набрасываешься на парня. Надо позвонить. И что? Не мог он жениться. Мы столько вместе были.

      Я подняла трубку. Наверное, все же знать лучше. Чем стоять вот так просто, с затаенной обидой.

      Два