Жизнь статиста эпохи крутых перемен. История историка. И. М. Кривогуз

по сдававшимся в частных домиках квартирам между вокзалом и рынком в поисках удобного места для кустарной мастерской Алексея Максимовича, изготовлявшего и продававшего красивые металлические кровати, на которые в то время оказался большой спрос. Он был суховатым, молчаливым, но энергичным. Полнеющая большеглазая красавица тетя Катя преподавала в начальной школе и мечтала о беззаботной и красивой жизни. Но индивидуальных ремесленников душили налогами, преследовали чиновники различных ведомств. Как и все кустари, Карповы пытались скрывать свои доходы даже от хозяев снимаемого ими жилья. Купленное пианино на годы поставили у нас.

      Однажды, угнетенная такой ситуацией, тетя Катя попыталась «начать лучшую жизнь». Покинув мужа и сына, она бежала из Грозного с влюбившимся в нее учителем. Родители, как и Чернышевы, морально поддержали Алексея Максимовича. Через три месяца надежды тети Кати развеялись, и она возвратилась в семью. Сын Сева был рад, муж простил.

      Оставив школу, Екатерина начала торговать кроватями на базаре. Это и усилия Алексея Максимовича повысили эффективность их дела. К 1938 г. им удалось заработать денег и купить небольшой домик с просторным участком и садом недалеко от главного вокзала на Рабочей улице. Там Алексеем Максимовичем была устроена настоящая мастерская, но налоги все же задушили его производство. Протесты были невозможны. О политике властей он, видимо, думал то, что благоразумно никому не говорил. Свойственная ему любовь к поэзии однажды выразилась в том, что он при мне продекламировал какое-то стихотворение о кремлевском горце, которое я не понял, но частично запомнил, и много лет спустя, знакомясь с творчеством О. Мандельштама, опознал эти стихи как знаменитый памфлет на Сталина.

      Давление чиновников заставило Алексея Максимовича прекратить свое производство и устроиться на инженерную должность на одном из крупных заводов. Он был инициативным специалистом и его очень ценили. Но вскоре настойчивые и для него совершенно неприемлемые предложения вступить в партию заставили его, худого слова не говоря, покинуть завод и искать другие заработки. Его малое производство пало жертвой политики удушения кустарей-ремесленников, но, как я понял позже, даже это не заставило его отречься от интереса к предпринимательству, не сломало характера, не загнало в рамки системы: он стал индивидуальным пасечником. Против этого вида деятельности власть в то время не возражала.

      Я чувствовал, но не вполне осознавал разное отношение к укреплявшимся тогда советским нормам жизни моих старших родственников, с Октябрьской революцией потерявших свое благополучие, привычную среду и жизненный ритм. Теперь понимаю, что к 1940-м годам полностью и безоговорочно советские установки приняла только мама. Папа и Чернышевы признавали их как реальность, с которой невозможно не считаться. А Карповы укрывались от этих норм в своих нишах.

      Конечно, я подозревал, что не все, ставшее мне тогда известным о моих родителях и родственниках,