Колымские повести. Анатолий Музис

нечто по-донилински.

      – Что?.. Что Вы сказали? – переспросил Нюкжин нарочно, будто не понял.

      Кеша удивленно раскрыл рот и согнулся пополам.

      – Ха-ха-ха!.. Что я сказал?.. Ха-ха-ха!..

      Но Донилин без всякого смущения повторил и даже добавил. Такая бесцеремонность покоробила.

      – Степан Адамович!

      Нюкжин знал, что применяет запрещенный прием. Но, надо же остановить Донилина. И вообще, маршрут начался и нельзя, чтобы каждый кто во что…

      Донилин смотрел на него, как будто получил под дых.

      – Так я, чтобы понятней… – наконец выговорил он, и угрюмо добавил: – И не надо меня… по отцу…

      – Хорошо! – пошутил Нюкжин. – Вы не будете «по матери», а я не буду по отцу.

      Но о Донилине недаром шла буйная молва. Он вздыбился.

      – Что ты, начальник, мне все «Вы» да «Вы»? Я не девка красная!

      Воспользовавшись внезапно возникшей перепалкой, Виталий поднялся и пошел к сараю. Кеша проводил его долгим взглядом. А Нюкжин прикидывал, как лучше выйти из неприятного разговора. Он всегда обращался к сотрудникам отряда на «Вы», к рабочим – тем более. Но одно дело «тыкать» подчиненному, который стесняется или боится ответить тебе тем же, другое, когда тот напрашивается сам.

      – Ну что ж! – сказал он. – Давай на «ты»!

      И удовлетворенный Донилин достал третью бутылку.

      Нюкжин с укоризной посмотрел на Кешу и тот, словно извиняясь, уточнил:

      – Последняя…

      – Последняя стояла перед этой, – сказал Нюкжин.

      – Ну, Иван Васильевич… Надо же отметить…

      Опять приходилось решать психологическую задачу: выпить – значит одобрить! Отказаться? Разопьют без него.

      Прецедент на будущее. Проклятое зелье! Можно подумать, что без него ни шагу… И все-таки придется уступить.

      – Хорошо! – сказал он. – Если она действительно последняя.

      Донилин разлил по кружкам, оглянулся, где Мерипов?

      Виталий вышел из сарая. В руке он держал небольшую квадратную доску.

      – Посмотрите, я икону нашел!

      Доска потемнела и прогнулась, а постный лик угодника закоптился настолько, что пришлось его протереть тряпицей, чтобы разглядеть хорошенько и его самого и витиеватую подпись: «Николай»!

      – Зачем тебе? – спросил Степан. – Дурман же! Опиум для народа.

      – Понимаешь ты! А может она древняя?

      – И что?

      Донилин не оценивал икону в рублях. Да и содержимое кружки привлекало его значительно сильнее.

      Но Нюкжин помнил: в середине ХVII века отряды казаков Михаила Стадухина и Семена Дежнева проникли с моря в устье Колымы и основали Нижне-Колымский острог. Оттуда Дежнев выходил морем в сторону Чукотки. А кто из них поднимался по Колыме? Может быть Ерило Зырян? Оторванные от Большой Земли, на веслах и под парусом, без карты, без страховки – только долг, икона и святая вера! И хотя икону в сарае вряд ли оставили те землепроходцы, уже то, что она воскрешала память о них, делало ее неприкосновенной. Брать икону не следовало! Однако, как объяснить