Кмель. Сергей Владимирович Главатских

мужичка:

      – Пшёл, курв!

      И уже где-то на подъезде конюшни, эхом по заснеженным пространствам отозвалось радостное лошадиное известие о том, что:

      – Революция о необходимости которой так долго говорили кони и коровы, совершилась!

      Мне стало как-то не по себе и я, не без содрогания отворив ворота, вышел на улицу. Стало уже совсем темно. Единственный фонарь, некогда освещавший окрестности, был сорван ветром, да так и валялся теперь у основания столба. Ещё летом он был на месте. Что там в действительности творилось у ворот конюшни я не видел, просто слышал хруст снега и ржание Лучиана. Небо было в тучах и это означало, что все знакомые звёзды отправились в свой длинный зимний отпуск.

      Была ли во всем этом правда жизни? Возможно, если допустить, что курила Парадигма не махорку, а, припасённый с военной поры, «Беломор».

      Наверное, вы уже заметили, что меня часто тянет на нестандартные обобщения и всяческие упражнения с сознанием. Что ж, это чистая правда, именно в этом и состоит главная «фишка» визитов в призрачную дедову деревню, которая для меня сама, как бутыль самогона – бездонная и многообещающая. Чем дальше, тем отчетливее виделось мне в пространстве Филат что-то такое, о чём в иных обстоятельствах я и помыслить не мог. В каждом дереве, в каждом горбыле из покосившегося забора, в каждом кирпичике в потрескавшемся фундаменте дедовой избы виделись мне

      признаки потустороннего мира, мира, куда более реального и неоспоримого, чем тот, в котором жил я.

      В прошлый мой приезд сюда, это было летом, на дедовом дворе внезапно появился некий неумытый путник, проходивший мимо в какую-то другую, как позже выяснилось, такую же пустую и заброшенную, деревню. Зашёл просто по причине бараньего блеяния и дыма из трубы. Спросил, кстати, про кузнеца Петюню, что живал здесь в иные времена. Я это помню – от так и сказал «иные».

      Петюню вспомнили, а как же!

      – Родственник?

      – Ну да. Совсем дальний.

      – А вон же дом его – наискось. В доме кот мяукает, а во дворе наковальня, до сих пор горячая. Не пробовал ладошку поднести?

      – Нет. Жжётся?

      – Не то слово! Как звать?

      – Изосим Радужкин.

      – Ну ни хрена себе! Цыган что ли?

      – Чуваш.

      – Вона как! Самогону выпить не желаете? В память о хорошем человек и умельце?

      – А как же. – Изосим довольно ловко перенял дедушкину интонацию. – Поди-ка не грех!

      Выпили хорошо. Подрались потом с отцом на социально-политической почве. Рубаху путнику на спине порвали – от ворота до подола! Бабушка зашила. А пока зашивала, Изосим к роднику спустился, живой воды попить. Я с ним. Остальные уже ходить не могли. И пить тоже. Там, возле родника бревно такое лежало, верх стесали до плоскости, чтобы удобнее сидеть было. Лавка не уместна. Не по правде жизни. Изосим со мной согласился – и по поводу бревна, и насчёт прочих моих рассуждений относительно местных видений и суеверий.

      Солнце как раз закатывалось над конюшней. Всё гороховое