Самсон назорей. Пятеро. Владимир Евгеньевич Жаботинский

Семадар», но воздержалась. Оба они, однако, думали об одном и том же; и Самсону не показалось неожиданным, когда она вдруг сказала, упрямо качая головой:

      – Я бы хотела быть цоранкой. Я не люблю филистимлян.

      – Это твой народ.

      – Нет. Моя мать аввейка; она чужая в доме. Она всех боится; никто с нею не говорит; с тех пор как меня стали учить игре и танцам, она даже передо мной робеет. Но когда я была маленькая, она мне часто рассказывала про старые годы. Аввеи были когда-то самым свободным племенем во всем Ханаане; даже своих князей и старост у них не было; каждая семья жила по своему закону. Филистимляне легко покорили всех остальных туземцев; но аввеи долго не хотели служить им рабами, бунтовали, убегали. В Аскалоне и Газе их держали на цепи, как собак. Еще дед моей матери носил в ухе железное кольцо, за которое его приковывали к столбу каждую ночь; и на лбу у него было выжжено тавро.

      Она перевела дыхание – подъем в этом месте был крутой – и прибавила с глубокой ненавистью:

      – Филистимляне самый свирепый народ на свете.

      – Это все было когда-то, – сказал Самсон. – Я-то слышал эти рассказы от наших моряков. Но теперь войны давно кончились, теперь у них колесницы только для гонок, мечи для состязаний – вся жизнь их игра: поют песни, пьют вино и объедаются сладкими лепешками.

      – Иногда из сладкого выходит горькое, – отозвалась Элиноар.

      Самсон внимательно посмотрел на нее: ему вспомнилось, что те же слова сказала ему недавно другая. Но потом он тряхнул косицами и беззаботно воскликнул:

      – У филистимлян не так: из свирепого вышло сладкое!

      Девушка вдруг подняла к Самсону голову, встретилась взором и сейчас же опустила глаза. Потом она сказала раздумчиво:

      – Вот ты как о них думаешь… Кто знает?

      Так они дошли до ложбины, где Самсон задушил пантеру. Скелет ее, дочиста обглоданный, лежал на том же месте, частью прикрытый клочьями шкуры, которая скорчилась, одеревенела, почернела, стала похожей на кору. Над скелетом мирно жужжали мелкие дикие пчелы.

      – Это и есть мой подарок, – объяснил Самсон, – мед, можно сказать, из собственного улья.

      Она поняла.

      – Это ты убил пантеру? Давно?

      Он лукаво, беззлобно покосился на нее:

      – Помнишь утро – когда в пруду у вас еще была вода?

      Она вся покраснела, потупилась, тихо проговорила:

      – Я тогда была безумная. И недавно в роще тоже. Я больше не буду такою, Таиш.

      Теперь она окончательно вкралась в его сердце; он весело засмеялся, сверкая ровными зубами, и опять потрепал ее плечо; все ее прошлые выходки были, очевидно, проказами подростка, а теперь она вдруг сразу выросла и поумнела.

      Нехуштан спросил:

      – Давно ли тут поселился рой?

      – Я нашел его здесь пол-луны назад, – ответил Самсон.

      Мальчик кивнул головою:

      – Хорошо, мед уже созрел. Достать?

      – Берегись, – сказал назорей, – лучше выкурим их.

      – Слишком долго; и мед будет пахнуть дымом. А вот что: я разложу костер под этим спуском.

      – Зачем