Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров. Юрий Бондарев

выступающие, хорошо выбритые скулы казались кирпичными. Он втянул носом воздух, проговорил окрепшим голосом:

      – Наверное, мой приезд выглядит странно, товарищ член Военного совета. Но не только я встревожен положением в дивизии Деева в данный момент. Я слышал мнение и генерала Яценко, и члена Военного совета фронта Голубкова.

      – Так в чем же дело? – Веснин поднял брови. – Что вы сказали о Голубкове? Он – в штабе армии? Вы виделись с ним?

      – Да, он приехал… И тоже высказал опасение насчет относительно сложного положения дивизии. Голубков находится сейчас не в штабе, а на энпэ армии. Хотел вас видеть, товарищ член Военного совета, но вы здесь…

      Полковник Осин погладил вправо и влево шершавые доски стола, извинительно улыбнулся Веснину голубоватыми, неуловимо цепляющимися за его глаза глазами. В них не было того выражения защитного деревенского простодушия, какое было, когда разговаривал с Бессоновым; в них просвечивало желание деликатно не обидеть, желание не переступать определенных субординацией граней.

      – Разговор шел о том, что вам и командующему армией удобнее было бы для руководства боем сейчас находиться там, где нет все-таки такой угрозы вашей безопасности. На энпэ армии, например.

      – То есть? Переехать с энпэ дивизии на энпэ армии? Сейчас?

      – На энпэ армии еще возможно проехать через северо-западную окраину станицы. Я проехал именно этим путем. Там еще сравнительно спокойно. Другой дороги уже нет. Своими глазами видел немецкие танки на улицах. Но и эту дорогу с часу на час могут перерезать…

      – Переехать на энпэ армии, вы сказали? Разве эта забота входит в ваши обязанности? – спросил Веснин и пожал плечами.

      – Товарищ член Военного совета, – с некоторой обидой и упреком, удивляясь наивной прямоте дивизионного комиссара, ответил Осин, – в данном случае, как я сказал, это не мое личное мнение. Но нередко некоторые превратности боя заставляют проявлять беспокойство и меня.

      – Ах да, да-а, – протянул Веснин. – Да, да, беспокойство… Но я тоже обеспокоен, товарищ Осин. И командующий – не менее меня. Это же естественно. Думаю, что и ему известно, что пехота – это руки, танки – ноги, а полководец – голова… Потеряешь голову – потеряешь все. Бессонов не из тех, кто теряет голову, рискует без надобности.

      Намеренно сказав это, он несколько секунд с пытливым интересом разглядывал кудрявые, слегка примятые шапкой белокурые, еще влажные волосы Осина, его широкий лоб, немного крючковатый нос, его округлое здоровой полнотой лицо от природы сильного, с крепким током крови и крепкими нервами человека и вроде бы впервые разглядел прямые белые ресницы и льдистые искорки упорства в голубоватых глазах полковника, который в то же время был мягок в каждом своем слове. И щеки Веснина начали гореть, покрываться пятнами, и что-то неприязненное, как разочарование, подымалось в нем против Осина – против его спокойного и прочного здоровья, покатого просторного лба, белых ресниц, против этих его, казалось безобидных, полусоветов и этой сдержанности и вежливости,