Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова. Андрей Добров

это, здравствуйте, Павел Семенович, – подал я голос.

      Зиновьев обернулся ко мне.

      – Ба! Ба! Владимир Алексеевич! А вы-то тут какими судьбами?

      – Случайно.

      Доктор погрозил мне пальцем, а потом повернулся к следователю.

      – Вася, сестру надо бы того… удалить.

      – Одну минуту, доктор, – ответил следователь и позвал пристава: – Семенов! Давай заканчивай.

      – Ага! – буркнул пристав, поманил к себе девушку и ткнул пальцем в бумаги. – Вот тут распишись. И тут… И тут.

      Как только Аня поставила свою подпись, следователь велел ей выйти в коридор, но далеко не удаляться – если вдруг придется ее снова допросить. А потом он повернулся ко мне:

      – Да и вам пора, господин репортер, нечего тут стоять.

      – Ах, оставь его, Вася, – заступился за меня доктор Зиновьев. – У Владимира Алексеевича такие связи!.. Такие связи!..

      Следователь явно засомневался в своем желании выпроводить меня. Тогда я помог ему укрепиться в этом сомнении, вынув пару визитных карточек из своего портмоне и продемонстрировав их следователю Васе.

      – Нехорошо-с… – пробурчал тот. – Оказываете давление-с.

      – Я просто тут постою, посмотрю.

      – А потом в какой-нибудь газете напише-те-с…

      – Нет-нет, не напишу. Это для меня лично. Девушка работает у моей хорошей знакомой. Она-то меня и попросила присмотреть – что тут и как. Только для этого, – заверил я следователя.

      Тот, вероятно успокоившись, кивнул.

      – А это что? – спросил доктор, возившийся с пуговицами сорочки покойника.

      Он двумя пальцами вынул из нагрудного кармана мертвеца бумажку и, не разгибаясь, протянул свернутый вчетверо листок. Я же, пользуясь тем, что оказался ближе, взял листок из его рук и развернул.

      – Но-но-но! – прикрикнул следователь и выхватил бумажку из моих рук. – Связи связями, а я попрошу вас не мешать!

      Он коротко взглянул на листок, поморщился и передал его приставу, чтобы тот подшил к делу.

      Но мне хватило одного взгляда, чтобы запомнить – три нарисованные карандашом рожицы и под ними только одно слово: «Сестры».

      В коридоре за дверью послышались тихие рыдания и неразборчивый мужской голос – вероятно, девушка, ждавшая окончания осмотра, снова заплакала, а дворник ее утешал.

      Доктор освободил ворот покойника и начал осматривать глубокий след от веревки на его шее. Потом приподнял голову и ощупал череп.

      – Ай-яй-яй, – вдруг произнес он тревожно. – А вот это что такое?

      – Что? – быстро спросил следователь.

      – Одну минуту… одну минуту… Помоги-ка мне его на бок перевернуть.

      Вместе со следователем он перевернул юношу на правый бок и, раздвинув волосы, указал на вмятину под макушкой.

      – Вот, Вася, смотри. Крови почти нет, потому ты ее и не заметил.

      – Может, это старое? – спросил с сомнением следователь. – У меня вон тоже шишка есть на затылке – в детстве упал.

      – Ну ладно! Что я, не отличу старой шишки от свежей вмятины? Не-е-ет. Конечно, прямо так сразу