Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова. Андрей Добров

что табурет занял пристав – придвинувшись к столу, он заполнял протокол опознания. Судя по всему, именно с этого табурета и спрыгнул самоубийца, что, впрочем, совершенно не смущало пристава.

      – Ждем врача, но только для проформы, чтобы подписал протокол, – сообщил мне следователь. Он вынул папиросу, но потом, поняв, что даже от нее одной вся комната заполнится дымом, убрал обратно в толстый латунный портсигар.

      – А кто врачом? – спросил я.

      – Зиновьев. Знаете такого?

      – Павел Семенович? Конечно.

      Я внимательней посмотрел на покойного. Теперь мне стала понятна некоторая скованность пристава – дельце было из таких, о которых не принято было писать в приличных газетах. Судя по внешности, молодой человек принадлежал к той породе, которая женскому обществу предпочитает мужское – и отнюдь не для спортивных занятий. Длинные волосы рассыпались по серой залатанной подушке. Руки, сложенные на груди, были ухоженными, как у дамы. Он был, безусловно, красив при жизни. Несмотря на вываленный посиневший язык было заметно, что красота эта – иного толка, чем красота мужская.

      – Да-да-да, – многозначительно кивнул следователь, заметив, что я гляжу на мертвого юношу. – Вам в голову приходит то же, что и мне?

      – Возможно.

      – А мы сейчас проверим.

      Он подошел к девушке и коснулся ее плеча.

      – А ну-ка, милая, ответь мне на несколько вопросов.

      Аня беспомощно взглянула на человека в расстегнутом коверкотовом пальто.

      – Скажи мне, только честно, твой братец он же был… педерастом, не так ли?

      Меня передернуло от его прямолинейности. Я даже сделал шаг вперед, но следователь поднял палец – мол, не мешай.

      – Это неправда! – с чувством сказала девушка. – Он был нормальный.

      – Ну-ну, – покачал головой следователь. – Теперь уже нет смысла скрывать. Теперь уже все равно.

      – Нет!

      – Хм… – следователь нахмурился. – Так он тебе ничего про это не говорил?

      – Он не такой!

      – Сейчас придет врач, и я попрошу его проверить, – пригрозил следователь.

      – Нет! Не трогайте его! Пожалуйста.

      – Ну вот, – следователь повернулся ко мне и снова вытащил носовой платок. – Что и следовало доказать. В этой среде самоубийства не редкость, – и снова закашлялся. – Извините, простыл. Никак не отпускает. Уже вторую неделю кашляю. Никакие лекарства не помогают. Черт-те что! Жена говорит – покажись врачу, может, чахотка? Не дай бог – на одном лечении разоришься. Так что подожду – может, само пройдет.

      – Он не был таким! – Девушка встала и схватилась за металлическую спинку кровати. – Другие его тоже постоянно дразнили. Что же это такое! – крикнула она. – При жизни человека травят, после смерти – тоже! Имейте же хоть немного совести!

      Пристав за столом обернулся и вопросительно взглянул на следователя – не надо ли укротить девчонку? Но тот только покачал головой.

      – Отчего же у него такие волосы? – спросил он. – Да и руки! Пианист он, что ли?

      – Он поэт!

      – Поэт?