Шкура. Ольга Брюс

нужен он тут, – поняла Глафира, если Панкрат узнает правду, то притащит Федоса сюда. – Послухай, оставь его там. Пусть последние дни доживает. Хватит небо коптить, пора и честь знать.

      – Чего? – сдвинув брови, мужик выпрямился в струну. – Небо коптить?

      Появилось огромное желание про брата тоже самое сказать, но он не стал, потому что знал – мать за брата горой стоит.

      – Сынок, зачем нам лишний рот, а? Оставим все, как есть, – засуетилась старушка, дергая мужика за рукав фуфайки. – Он же столько крови у меня выпил, что я чуть душу богу не отдала. Вспомни, как ты приехал, а я вся побитая лежу, минуты считаю.

      Ничего не ответил Панкрат. Толкнул дверь и вышел.

      – Сынок! Ты о матери думать должен! Слышь, не? О матери! Я вас выносила и родила-а!

      Панкрат выдвинулся на дорогу и поспешил в больницу, сделав вид, будто не слышит мать.

      – Ой, и что теперь будет? – запричитала Глафира, уставившись в окно. – Он же ему глаза откроет – и пиши пропало… Это ж надо, а, какой совестливый оказался, поехал навестить. Чтоб у этой Дуньки язык отсох, помело трескучее.

      Добравшись до районной клиники, которая находится недалеко от его родной деревни, Панкрат поговорил с врачом, узнал, в какой палате находится отец и поспешил навестить его. Сердце трепыхалось, как у ребенка, нашкодившего и ожидающего нагоняй от строгого родителя. Панкрат открыл дверь палаты и заглянул внутрь. Она была просторной, человек на десять. Каждая койка занята мужиками разного возраста. По левую сторону лежачие, по правую – более живые.

      – Кого ищете? – худощавый мужичок с седой бородкой оторвался от чтения книги в потрепанной обложке.

      – Стрелецкого… – растерялся немного Панкрат. – Федоса.

      – А вот он, – показал глазами незнакомец на соседнюю койку у окна. – Вы только погромче говорите, глуховат он. Если моргнет, значит – «да», если мычит, значит – протестует.

      – Мычит? – сделав три робких шага к койке, Панкрат вытаращился на тощее серое лицо, которое ну никак не напоминало отца.

      – Бать, – прошептал он, подойдя еще ближе. – Бать, это я…

      Глаза прикрыты, нос крючком… Не лицо, а одни скулы и две ямки вместо глаз. Даже чем-то мать напомнил, она практически также выглядела, когда Панкрат к ней приехал.

      – Бать, – гость встал у кровати, – ты меня слышишь?

      Федос приоткрыл отяжелевшие веки. Увидев старшего сына, тяжело задышал.

      – Здравствуй, батя, – присел на стул Панкрат. – Узнал?

      – Ыы-ы-, – издал странный звук старик и заплакал.

      Глава 28

      Федос так широко раскрыл рот, что сын заметил обрубок языка.

      – Что это? – спохватился он, вытаращившись на отца. – Где язык?

      – А бог его знает, – ответил второй мужчина, лежа на боку и наблюдая за посетителем. – Я сюда второй раз попал. Сердцем маюсь, а он все лежит, никто к нему не ездит. Слышал, как доктор говорил, что язык он не сам откусил, а ему его пытались вырвать.

      – Что? – лоб Панкрата покрылся испариной, руки задрожали, спину скрутило от внезапно нахлынувшего переживания.

      Он