Ведьмин рассвет. Карина Демина

ты пошла на него. А я следом… я тебя вернула, непослушное дитя. Потом мы уходили уже вдвоем. Твоя мать молчала.

      Потому что не могла запретить?

      Кому?

      Ребенку, который ничего не понимает?

      Или той, что некогда держала в руках народ Дану и не привыкла к запретам? Наверное, ей нелегко приходилось, моей матери.

      – Ты могла бы помочь.

      Это прозвучало обвинением, правда, донельзя жалким.

      – Я помню, как мы жили… она работала…

      – Здесь. Недалеко. За краем леса. Один человек разводил овец. Он был чужаком и ничего не знал ни о моем сыне, ни о других. Пришел уже после. И взял её на работу. Он взял бы её и в дом, я говорила ей, что глупо идти дорогой мертвеца, но она не услышала. Вы, люди, порой странные.

      – Она любила моего отца.

      – И что? – вполне искренне удивилась Мёдб. – А мой внук любил её. И это было глупостью, но молодости глупость простительна. Однако он ушел. Она осталась. Или думаешь, мой внук, видя все, был бы рад её горю и одиночеству?

      Не знаю.

      Ответов у меня нет. Я, кажется, лишь сильнее запуталась во всем. Потому сижу, покачиваюсь, взад и вперед.

      – Мы бедно жили… она собирала травы. И я тоже, – память, наконец, оживает, разворачиваясь единым полотном.

      Травы.

      И старый велосипед, к багажнику которого прикручена корзина. Корзина плетеная и с крышкой. Её надо подвязывать веревкой, чтобы не свалилась. Но все равно удобно складывать травы. Я сажусь на раму. Там жестко, несмотря на подушечку, и мы едем. Я готова терпеть неудобства, держаться обеими руками за ручки велосипеда, потому что мы едем в соседнее село.

      Там заготовительный пункт.

      И травы примут.

      И денег дадут. А потом мы обязательно пойдем в магазин и купим мороженое.

      – Лес тебя слышал, – Мёдб кивает.

      А еще она, кошка трехцветная с разными глазами, знала, куда меня вести. И на полянках тех я неизменно находила что-то, за что готовы были платить.

      Пусть и немного. Немного – это больше, чем ничего.

      Только… они все равно… хотя… я им чужая. А мама тем более.

      – А потом она заболела.

      – Она давно заболела, девочка, – вот теперь Мёдб смотрит на меня с жалостью. – Еще тогда, когда дала тебе жизнь. А может, когда узнала, что мой внук погиб. Я видела в ней болезнь. Она грызла её изнутри, исподволь. И тут ни травы, ни заговоры не способны были остановить её.

      Наверное, потому что мама считала себя виноватой? В смерти отца. В… в том, что все так получилось? И в деревне её наверняка не любили. И поддерживали эту вот уверенность, что она действительно виновата во всем и сразу. Это же легко, когда есть человек, которого можно назначить виновным.

      Земля перестала родить.

      Передохли пчелы.

      Свиньи и козы, и кто там еще был… скисло молоко, а мух расплодилось немеряно.

      Правильно. Виновата.

      – Я могла удерживать болезнь, но многое и мне не под силу. Но я забрала её боль.

      Вот… а я думала, что это у меня получилось.

      – А я… – я закусила губу. – Почему…

      – Потому