Повести и рассказы. Книга 4. Геннадий Раков

собеседник был не только плотником, но одновременно и живым отрицательным примером в бригаде, с которым вечно происходили неприятности на работе: то выпьет лишку, то прогуляет, то «заболеет» и бюллетень «потеряет». Словом, если бы не моё устойчивое убеждение, что каждого плохого можно сделать хорошим, его давно бы выгнали из бригады, участка, управления. Временами мне самому казалось, что так и надо поступить. Пусть со статьёй в трудовой книжке ходит. Таким поделом. Я решил немного помочь посетителю.

      – А мне показалось, что это вы. Даже пощупать могу вас, – я сделал движение, будто хочу его действительно ущипнуть. – Что же в этот раз у вас приключилось?

      – Э… э… Ну…

      – Только, пожалуйста, не врите. Честно и прямо. Прошу.

      «Отрицательный пример» встал.

      С храбростью загнанного в угол зайца вдохнул воздух, вытаращил глаза, прижал шапку к груди и гаркнул на всю контору:

      – Виноват, товарищ начальник. Последний раз. Простите меня. Душу за вас отдам… – он с размаху ударил шапкой о пол, сник и скорее рухнул, чем сел на стул.

      Возникла немая пауза.

      – Допустим, душу закладывать не советую. Она вам ещё пригодится… И всё же, что у вас приключилось на этот раз? Вы же взрослый человек, женаты, детей воспитываете.

      Вот так всегда. Он молчит. Я его терпеливо воспитываю. Он соглашается, кивает головой. Показывает всем видом, что действительно он плохой человек. Сейчас даже вроде как слезы крокодиловы появились на глазах.

      Весь вид его – раскаявшегося человека.

      – Так что же мне с вами делать? Говорить вы со мной не хотите. Вот ручка, бумага. Пишите.

      – А чё писать-то? – насторожился.

      – То и пишите: зачем ко мне пришли и чего сказать хотели.

      Плотник был в нерешительности.

      – Пишите, пишите.

      – Собственно, а зачем оно, того, писать-то? Я этово, и писать-то разучился. Эдак, к топору больше привык.

      На лбу моего посетителя, возможно, впервые появилась глубокая морщина. Он думал…

      Я занялся своими служебными делами. Прошло достаточно времени.

      – Вот, товарищ начальник.

      Его лицо было в печали. На лбу выступил пот.

      Каракули его читались тяжело. Я читал и краем глаза наблюдал за поведением плотника. Столь напряженного состояния у человека я, кажется, не встречал.

      Понятно в писанине было не всё, но смысл я уловил. Он был в следующем: «Я, Ярём Колосов, никогда в своей жизни больше не буду воровать унитазы (вот оно, в чем дело) с нашей стройки, и если я не сдержу своего клятвенного слова, то назовите меня (здесь было написано довольно понятно, крупно) НЕХОРОШИМ ЧЕЛОВЕКОМ».

      Внизу стояла закорючка, означавшая, должно быть, личную роспись.

      Я дочитал. По моему лицу он, видимо, так и не понял, какое действие на меня оказало его откровение.

      – Поставьте дату.

      – Не могу. Руки дрожат, не слушаются меня. Лучше бы наорали на меня, товарищ начальник. Легче б на душе стало.

      – Извините. Вот что, товарищ Ярём, я понял, о чём вы мне здесь написали. Хорошо,