Гарь. Венедикт Каготов

ы

      Пролог

      Около восьми утра тучное небо над девятиэтажкой напротив треснуло. Сверкнуло майское солнце, ударило в газон и принялось запекать к завтраку жука на металлическом балконном парапете. Профессор Индриков в сотый раз подключился к шифрованному SPM-чату на телефоне. Как и час назад сообщение до контакта не дошло и удалилось. Дрожащими от волнения и бессонной ночи пальцами он повторил запрос, выставив код экстренной встречи: три эмодзи красного ежа и три белого яблока. Просто немыслимо, что чат пролежал мертвым всю ночь. Без оператора, без протокола. Верх идиотизма, и, конечно, показатель, как к нему относятся в конторе, как его, сука, ценят там. Время, между тем, быстро утекало. Оставаться в квартире становилось все опаснее.

      В раздумьях профессор прижал ладонь ко рту, чиркая указательным пальцем по щетке усов, кое-где ещё искривших рыжим волоском. Вытряс очередную сигарету – британская пачка, чей-то завалявшийся подарок – и закурил, глядя на пустой старый двор. Как и вся Москва, Марьина Роща замерла в ковидном ступоре. От табака мутило. Вкус не просто бил натощак, но бил по всем пятнадцати годам тяжелой завязки.

      Вспоминался вчерашний вечер, который все разрушил. Темнеющие повороты в глубинах Арбата, вой сирены со стороны кольца. Он вдавливает туфли в клумбы, чтобы налипла глина, чтобы каблук лишний раз не бил по собянинской плитке. Дурак, не подготовился. Он идет медленно, почти крадется, сжимает вспотевшей ладонью ручки портфеля, высматривает впереди спину в серой ветровке. Не верится. Ему еще не верится, что это правда Марат. Здесь. В самом центре столицы. В разгар пандемии. Однако ошибки быть не может. Только что этот неприметный человек в синей кепке, в чёрной антиковидной маске, объявился у дома, где живет отец Марата, где в далекие времена бывал и сам Индриков. Человек пробыл там час с четвертью и вот теперь петляет переулками. Человек, которому въезд в страну закрыт, которого тут ждут немедленный арест, приговор и многолетний срок.

      Конечно, Марата нужно было просто разглядеть, удостовериться. Даже без фото, лишь опознать, а там бы уже пробили по камерам. Столько за ним идти было ни к чему. Но Индриков пошёл – сноровка давно не та, да и внешне по физике мало, что поймешь, тем более если не видел человека шесть лет. Индриков выдохнул дым. Удивительно, как легкие помнили привычку. Ни кашля, ни рези в носу. Только легкая дурнота. Он вытер платком лоб и взмокший хохолок между залысинами. Так что же было дальше? Вот он выглядывает из-за угла на безлюдную улицу. Ни звука. Серая ветровка испарилась в одном из двухэтажных усадебных корпусов. Шагов двадцать по тротуару – и никого. Сердце заходится в тахикардии, трясущаяся рука перехватывает портфель, как вдруг над головой что-то шаркает. Прямо над ним на балконе второго этажа стоит человек в серой ветровке. Всего в полутора метрах. Слабый фонарный свет выхватывает голову, скрытую кепкой и высоко натянутой на нос санитарной маской. Несколько секунд они смотрят друг на друга. И в этих обманчиво добрых под черными бровями глазах, на самом деле – пустых и безжизненных – он безошибочно узнает Марата. Как и тот – его. Марат медлит, поднимает большой палец правой руки, прикладывает ноготь к губам, целует. Жест, в известных обществах означающий поминание, прощание с умершим. Еще мгновение, опять шаркает ботинок, дребезжит стеклом балконная дверь. Наступает окончательная тишина.

      Телефон на табуретке вдруг зашелся в жужжащей вибрации, и профессор вздрогнул. Недокуренная сигарета полетела за парапет. Скорее же! Ну! С третьей попытки скользящие пальцы набрали пароль. Одной строкой в чате висело:

      – Была вне зоны, возвращаюсь через 2 дня.

      Индриков выронил телефон на коврик. У него не было и двух часов. Если профессор не ошибался и Марата в Москву привезли те, кого он подозревал, то дело мрак. По его сведениям, тайный приезд беглому оппозиционеру, когда-то одному из главных архитекторов банковской системы страны, организовала гильдия, стоявшая за прошлогодними зачистками финансового сектора. А если так, то с ним, почти наверняка расправятся до конца дня. Но главное. Не будет ни разговоров, ни стрельбы, потому что профессор человек воцерковленный, а для от таких гильдия избавлялась особенным образом.

      С трясущейся головой Индриков сел на табурет. То, что в гильдии росла новая сила, было понятно давно, но ее возможности, ее волевой зловещий фанатизм… Когда же это вскрылось? Да, там потрясли правление Мосбиржи. Два простеньких не привлекших широкого внимания суицида. Потом директор «БелИнвеста» в Витебске с заточкой в горле. История тоже понятная. А вот потом случился Смоленск. Демонстративная казнь директора банковского холдинга вместе с сыном десяти лет, нарочно обставленная халтурной бытовухой: якобы под кайфом зверски зарезал сына, после опомнился и вспорол себе живот на манер харакири. Чудовищные кадры. Бывалых оперов рвало.

      Плюя на все предосторожности, профессор написал в ответ:

      – Саша, у меня двух дней нет!

      Перечитал. Поднял взгляд на кривые клены в завязавшихся почках и судорожно облизнул губы. Нет уж. Истерить не позволительно. Он стер напечатанное, подхватил брошенные на балконе галстук, жилет, пиджак от тройки и вошел к себе в кабинет.

      Портфель собрал