Иди на голос. Анна Мегенберг

вокруг его было мало – а через секунду принималась звать кого-то, выкликать имена. Лейла стало по-настоящему страшно. Старые люди говорили – а Лейла ещё девчонкой в рубашонке любила послушать такие разговоры – что так тяжело, с борьбой, из жизни уходят колдуны и тёмные ведьмы. Их не пускает злой дар – держит, как верёвкой, пока они не передадут его кому-нибудь другому.

      Лейла затряслась, как заячий хвост. Ой, лишенько! А ну как это и правда ведьма? А передать дар ей, кроме Лейлы, тут некому!

      На плечо ей легла рука, и Лейла чуть не подскочила.

      – Не пугайся, это я.

      Лейла устало закрыла глаза. Она уже успела забыть, что Бродяжка тоже тут, рядом.

      – Не бойся, она не ведьма.

      – Откуда знаешь? – само собой сорвалось у Лейлы, и она едва не зажала себе рот руками. Срамота-то какая! Правду говорят – волос у бабы долог, а ум короток. Завтра весь лагерь будет болтать, что стряпуха ведьм да лешаков боится!

      – Она не ведьма и не колдунья. Обычная смертная.

      – Так чего ж к ней смерть-то не приходит? Измаялась вся!

      – Потому и не приходит, что измаялась. На сердце у неё тяжело, – Бродяжка произнёс это так спокойно и уверенно, как будто читал по книге. – Она детей своих не уберегла. Одна только дочка и осталась. Страшно ей девочку покидать. А не покинуть – нельзя. Вот и мечется.

      С этими словами Бродяжка подсел к ложу из еловых веток и решительно откинул все тряпки, которыми Лейла укутала умирающую.

      – Давай дадим ей воздуха.

      Женщина и впрямь затихла и задышала глубоко и почти спокойно. Несколько глубоких, судорожных вдохов спустя она приоткрыла глаза и жалобно попросила:

      – Отпустите… отпустите!..

      – Лейла, дай воды, – попросил Бродяжка.

      Лейла молча протянула ему ковш. Бродяжка зубами развязал тесёмки собственного рукава, окунул руку в ковш и прохладной мокрой тканью провёл по лицу женщины. Затем тихонько подул на разгорячённый лоб. Женщина как будто снова притихла. Бродяжка передвинулся ещё ближе к изголовью, склонился над лежавшей, словно вглядываясь в искажённое страданием лицо, а потом – Лейла ушам своим не поверила – тихо запел.

      Голос его на этот раз был едва слышен, и Лейле вспомнились колыбельные, которые точно так же напевала мать, сонно покачиваясь у люльки. Всех слов Лейла разобрать не смогла, но ей показалось:

      – …Отпустите меня в мой сон,

      Там поёт серебряный дождь…

      Там заждался меня мой конь,

      Но следов в траве не найдёшь.

      Там горит на окне свеча —

      Дом, в котором помнят и ждут,

      Где не тронет меня печаль

      Где беда и боль не найдут…

      Дождь омоет на ранах кровь,

      Я вернусь наконец домой.

      Там родится музыка вновь

      Серебристой лёгкой струной.

      Там