Оплот. Теодор Драйзер

прикинул, что сможет, сам не будучи замеченным, оценить изменения, которые произошли с Торнбро. Усадьбу он помнил с детства; теперь, едва она открылась его взору, Уоллин понял: Торнбро возвращает себе былую прелесть. Этот Руфус Барнс, вроде простой фермер из какой-то глуши, оказался человеком тонкого вкуса: вон что сотворил с ветхим домом и запущенной землей!

      Уоллин продолжил свой путь в Трентон, пребывая в приподнятом, как у первопроходца, настроении; у него родилась идея нанести визит Барнсам. В конце концов, он ведь уже познакомился с Ханной и Солоном. И с тех пор эти двое нет-нет да и вспоминались ему. Стоп! – оборвал себя Уоллин; уж не рассматривает ли он этого юношу как кандидата в зятья? Что за нелепость! Солон и Бенишия еще почти дети. И все-таки он пригласит Барнсов к себе в дом, причем очень скоро, а пока взглянет, как обстоят дела у миссис Этеридж и ее сына.

      Оказалось, Лия Этеридж, швея, живет с сыном в ветхом домишке – едва ли не последнем номере на главной даклинской улице, почти у самого железнодорожного вокзала. Стены в доме фанерные, крыша из дранки, почерневшей от времени и непогоды, изо всех щелей дует. Жалкая миссис Этеридж провела Уоллина в дом и представила сыну – парню двадцати трех лет, словно потасканному неправедным образом жизни. Уильям Этеридж сидел в постели, обложенный подушками; кровать занимала угол одной из двух комнат (вторая служила швейной мастерской).

      Уоллина потряс не столько сам тот факт, что Уильяму полегчало – это было видно, – нет, куда сильнее на него подействовало другое обстоятельство, а именно: перелом в болезни наступил сразу после молитвы Ханны – ну или ее рассказа на собрании. Уоллин потребовал уточнений, и Уильям подтвердил: да, его отпустило, «когда матушка была в молельном доме».

      – А когда вас навестил посланный мною врач? – не отставал Уоллин (он просил своего семейного доктора заняться Этериджем).

      – В День третий на той же неделе, – ответила миссис Этеридж. – Доктор оставил пилюли, и Уильям их принимает.

      Значит, Уильяму стало лучше в День первый, а врач оставил ему лекарство лишь в День третий, прикинул Уоллин, но ничего не сказал: перед ним так и стояло вдохновенное лицо Ханны. Затем он подумал о Лии – как она любит недостойного своего сына! Ох уж эти матери!.. Впрочем, не ему судить.

      – Я рад, что твой сын пошел на поправку. Скажу доктору, чтобы и дальше его пользовал, – с чувством пообещал Уоллин и тут же задался вопросом: зачем еще врач, когда у молодого Этериджа такие заступницы, как миссис Этеридж и Ханна Барнс? Разве не ясно, что Господь пощадил жизнь Уильяма в ответ на горячие, исполненные веры мольбы этих женщин?

      Удрученный условиями жизни Этериджей, Уоллин кивнул Лии – дескать, проводи меня – и уже в дверях вынул из кошелька несколько банкнот. Лия вскинула руку в знак протеста, зашептала:

      – Нет-нет, не возьму ни за что! Не могу взять, и точка!

      – И все-таки позволь помочь тебе, Лия Этеридж, – торжественным тоном произнес Уоллин. – Ибо я побуждаем самой нашей верою и Господом нашим.