Триумфальная арка. Ночь в Лиссабоне. Эрих Мария Ремарк

Вебер. – Что вы такое несете?

      – Для господина Равича нет ничего святого. Вот и весь сказ.

      – Браво, – проронил Равич, все еще не отходя от больничной койки.

      – Нет, вы такое слыхали? – Вебер все еще в изумлении пялился на свою медсестру.

      – А вы лучше сами его спросите, доктор Вебер.

      Равич распрямился.

      – В самую точку, Эжени. Но когда для человека нет ничего святого, у него появляются другие святыни, свои, более человеческие. Он начинает боготворить искру жизни, что теплится даже в дождевом черве, время от времени заставляя того выползать на свет. Не сочтите за намек.

      – Вам меня не оскорбить! У вас нет веры! – Эжени решительно одернула халат на груди. – А у меня, слава богу, моя вера всегда со мной!

      Равич уже брал пальто.

      – Вера легко оборачивается фанатизмом. Недаром во имя всех религий пролито столько крови. – Он улыбался, не скрывая насмешки. – Терпимость – дитя сомнений, Эжени. Не потому ли вы при всей вашей вере относитесь ко мне куда агрессивней, чем я, отпетый безбожник, отношусь к вам?

      Вебер расхохотался.

      – Что, Эжени, получили? Лучше не отвечайте. А то вам совсем худо придется.

      – Мое достоинство женщины…

      – Вот и хорошо, – оборвал ее Вебер. – Оставьте его при себе. Всегда пригодится. А мне пора. В кабинете еще поработать надо. Пойдемте, Равич. Всего хорошего, Эжени.

      – Всего хорошего, доктор Вебер.

      – Всего доброго, сестра Эжени, – попрощался Равич.

      – Всего доброго, – через силу ответила медсестра, да и то лишь после того, как Вебер строго на нее глянул.

      Кабинет Вебера был заставлен мебелью в стиле ампир – белой, с позолотой, на хлипких тоненьких ножках. Над письменным столом висели фотографии его дома и сада. У продольной стены стоял новомодный широкий шезлонг. Вебер в нем спал, когда оставался здесь на ночь. Как-никак клиника была его собственностью.

      – Что будете пить, Равич? Коньяк или дюбонне?

      – Кофе, если у вас еще найдется.

      – Конечно.

      Вебер поставил на стол электрокофеварку и включил в сеть. Потом снова обернулся к Равичу.

      – Вы не подмените меня сегодня в «Осирисе»? После обеда?

      – Само собой.

      – Вас это правда не затруднит?

      – Нисколько. У меня все равно никаких дел.

      – Отлично. А то мне специально ради этого еще раз в город тащиться. Лучше поработаю в саду. Я бы Фошона попросил, но он в отпуске.

      – О чем разговор, – бросил Равич. – Не в первый раз.

      – Конечно. И все-таки…

      – Какие там «все-таки» в наше время? По крайней мере для меня.

      – И не говорите. Полный идиотизм. Человек с вашим-то опытом – и лишен права работать, вынужден оперировать нелегально…

      – Помилуйте, Вебер. Это же не вчера началось. Все врачи, кто из Германии бежал, в таком положении.

      – И тем не менее! Это просто смешно! Вы делаете за Дюрана сложнейшие операции, а он вашими руками делает себе имя.

      – Это куда лучше, чем если бы он оперировал своими руками…

      Вебер