На далеких окраинах. Погоня за наживой. Николай Николаевич Каразин

легкий отпечаток конского копыта с русскою подковою.

      – Он вперед нас проехал, – произнес задумчиво узбек, – вон к озеру повернул, к степям.

      – Воды хочешь? – отнесся Сафар к Батогову, который, высунув голову, глядел, прищурившись, вдаль.

      – Дай воды, – сказал Батогов, – да чего-нибудь есть дай…

      Под влиянием свежего воздуха у него, истощенного страшными мучениями в клоповнике, пробудился усиленный аппетит. При виде одного киргиза, жевавшего что-то на ходу, у него заворочались внутренности. Он вчера весь день ничего не ел, сегодня тоже, несмотря на то, что время близилось к полдню.

      Сафар протянул ему русскую бутылку, обшитую войлоком, и вытащил из куржумов несколько исковерканных лепешек.

      – Я вот смотрю на наш караван, – начал опять узбек, – и думаю: всех с киргизами четырнадцать человек, два ружья, четыре шашки… пронеси Аллах счастливо!

      Джигит томительно, с нескрываемой тревогою, приглядывался в ту сторону, где сверкала белая полоса, словно он оттуда ожидал чего-то враждебного, для чего придется пустить в дело и эти два жалкие ружья, и их шашки, и соединенную силу всех четырнадцати человек.

      – Ничего, – произнес Сафар, – только бы нам до Тюябурун-Тау[15] добраться, а там мы все равно что дома.

      – Гм, дома! Ты ничего там не видишь?

      – Туз (соль) вижу, а дальше песок, а дальше…

      – Вон там, между серыми барханами?

      – Конный стоит.

      Зоркий глаз барантача¹ отыскал на вершине далекого песчаного наноса, верстах, по крайней мере, в пяти по прямому направлению, небольшую, едва заметную точку. Мало того, в этой точке он узнал всадника. Узбек и Сафар видали, как эта точка словно распадалась по временам, от нее отделялась другая, несколько меньших размеров.

      – Одвуконь, – сказал Сафар, – это тот джигит.

      – Дьявол! – прошептал узбек.

      – Чего же он стоит там? Я его вот уже с полчаса вижу.

      – Я вот и сам все думаю: чего он там стоит? Эх, кабы нам добраться благополучно…

      Заметил и караван-баш, заметили и все киргизы эту подозрительную точку и столпились все в кучу около того верблюда, на котором важно заседал, раскачиваясь на ходу, черномазый караван-баш.

      – И чего он так все расспрашивал, что везут? – говорил один из них, вспоминая о том всаднике, который ночью проезжал горным селением и поил своих лошадей у ключа. – Ружье у этого джигита было какое-то особенное, в два ствола (у русских вот такие бывают), лошади обе хороши, особенно гнедой, что в заводе был. Рожа такая воровская: так и бегают волчьи глаза во все стороны, кажется, ни одного тюка не пропустил, все переглядел…

      – Песню пел, когда поехал, я слышал, – заметил другой. – По ущелью далеко ветром доносит ночью-то.

      – То-то всполошились чего-то: видно, тоже недоброе чуют? – Он кивнул на Сафара с узбеком.

      Эта точка вдали, наделавшая столько тревоги, была действительно всадник. Этот всадник, дав отдохнуть своим лошадям в Ухуме, где он встретился с караваном, еще ночью выбрался из ущелья. Он свернул в сторону, как только позволила местность, и все время ехал в стороне, словно

15

Небольшая горная цепь, отросток ближе к Заравшанской долине.