На далеких окраинах. Погоня за наживой. Николай Николаевич Каразин

лучше тут побудет пока, – говорил Сафар.

      – Стеречь нужно, – говорил узбек.

      – Ну, конечно.

      – А там лучше, оттуда, небось, не вылезет.

      – Куда они еще меня хотят запрятать? – грустно подумал Батогов, которому слышна была большая часть совещания.

      – А как не выдержит?

      – Этот крепок.

      – Того, раз, помнишь, всего на сутки спустили, а околел.

      – Этот не околеет, да ведь мы скоро вернемся.

      – Смотри, чтобы не вышло по-моему. Четвертые сутки возимся с ним, а сдохнет – какие барыши будут?

      – Что же, этим, что ли, отдадим его?

      Узбек покосился на киргизов, все еще возившихся около своих верблюдов.

      – Хороши сторожа: тогда только его и видели.

      – Да ну, пожалуй, спустим, – согласился Сафар.

      – Спустим, – подумал Батогов и задрожал всем телом от невольного ужаса, охватившего его при одной только догадке, куда это собираются его засадить.

      Он знал о существовании особого рода подземных тюрем¹, вырытых в виде грушевидного колодца с узким отверстием наверху. Кто раз попал туда – оттуда, без посторонней помощи, не выберется: руками не прорыть эту кремнистую земную толщу, кверху не выползешь по этим выгнутым, сыпучим стенкам, и воздух, и свет едва проникают туда в одну небольшую дыру. Гниль и нечистоты густым слоем накапливаются на вонючем дне, мириады паразитов кишат в этом тесном пространстве, никогда, со времени начала своего существования, не очищавшемся.

      Только азиатская лень и крайнее пренебрежение к участи и даже жизни заключенных могли изобрести эти адские тюрьмы. Да, в них, действительно, сторожить не надо. Можно совсем забыть о спущенном туда пленнике, можно даже забыть принести ему пищи и воды. Ну что за беда, если околеет? разве ждут от него больших барышей – ну, тогда, пожалуй, вспомнят и снова вытащат полумертвого на свет Божий.

      Батогов вспомнил о страшных клоповниках…

      – Нет, лучше умереть, лучше пусть убьют теперь же…

      Он подумал, что если броситься на своих мучителей, то кто-нибудь из них в азарте пырнет его кривым ножом под ребра, и конец всем истязаниям.

      Он сильно рванулся: глубоко врезались в тело веревочные петли, затрещало что-то, но волосяной, туго перевитый аркан был крепок и выдержал это отчаянное усилие.

      Изумленно посмотрели барантачи на этот неожиданный порыв.

      – Не хочет, – произнес узбек и засмеялся.

      Батогова повели наверх к остаткам цитадели.

      Два или три старика, худые, как скелеты, в грязных бумажных чалмах, выползли из своих сакель и сели на корточки… Дети со всех концов кишлака сбежались и столпились у дороги, несколько женских закутанных фигур мелькнули на ближайших крышах, подползли к самому краю и смотрят, но все это глядит совершенно равнодушно: какое им дело до этих верблюдов, что пришли Бог весть откуда, какое им дело до того, что спрятано в этих полосатых тюках, какое им дело, что за люди такие