На далеких окраинах. Погоня за наживой. Николай Николаевич Каразин

покрыт роскошной ковровой попоной с золотою каймою и кистями.

      – Там как Аллах укажет, – уклончиво отвечал всадник.

      – А вы нам хоть четырех оставьте, что мы тут одни в степи пешие делать будем?

      Все шло, по-видимому, так покойно, разговаривали, казалось, так дружески, что со стороны можно было подумать, что дело идет не о самом нахальном степном грабеже, а просто о торговой сделке, заранее предвиденной и происходящей в наперед условленном пункте. Только некоторый беспорядок, в котором находились распоротые тюки, всюду разбросанные куски канаусов, медная посуда, штуки ситцев и красного кумачу русских изделий, несколько голов сахару, одну из которых старательно облизывал лежавший врастяжку верблюд, да этот неподвижный труп, эта лужа крови, всасывающаяся постепенно в песок, – несколько намекали на настоящее значение этого дикого сборища.

      – Ну, пойдем, что же тут нам делать? – сказал Сафар, обращаясь к угрюмому узбеку.

      – Что же, так и оставить его даром? – отвечал тот.

      – А ты спроси у них: может, они тебе заплатят?

      Сафар усмехнулся.

      – Я его зарежу, – шепнул узбек и шагнул к Батогову. – Все легче, чем так, ни за что отдать.

      – Оставь, что толку…

      – Э, да что тут.

      – Оставь, беды наживешь… не тронь!.. Эй, там, береги!..

      Узбек кинулся к тюку, сжав в кулаке свой нож. Предупрежденный криком Сафара, высокий хивинец загородил ему дорогу.

      – Пусти – убью! – крикнул узбек и сильно толкнул хивинца. Он был в исступленном состоянии и уже не понимал, что ему не под силу борьба, которую он затеял. Хивинец схватил его за горло, взвыл и запрокинулся: он почувствовал, как в его кишки вполз кривой нож противника. У узбека захрустело горло, раздавленное судорожно сжатыми пальцами хивинца.

      Сафар махнул рукою, взял за узду свою лошадь и пошел. За ним тронулись и остальные два барантача его шайки.

      Их никто не задерживал. На них никто не обращал внимания.

      Из всех тюков разграбленного каравана составили только шесть верблюжьих вьюков, четырех верблюдов оставили караван-башу и его работникам, уступив его просьбе, остальных гнали кучей порожняком. Всадники ехали вразброд, где попало, только человек пять из них составляли настоящий конвой около своей добычи.

      С далекого бархана, наискосок тому направлению, которое приняли разбойники, спустился джигит одвуконь и ехал небольшой рысцою, по-видимому, совершенно равнодушно относясь к приближавшемуся с каждым шагом сборищу.

      Он уже поравнялся с крайними всадниками: те поглядели на него – он на них, и поехали рядом. Подъехал к нему человек в большой чалме… Джигит произнес обычное «аман» («будь здоров») и приложил руку ко лбу и сердцу.

      – Счастливая дорога, – произнес человек в белой чалме.

      – Да будет и над вами милость пророка, – отвечал джигит.

      – Ты что за человек?..

      – Такой же, как и вы.

      – Куда твои глаза смотрят? (Вопрос, равносильный вопросу: «Куда теперь едешь?»)

      – Туда же, куда и ваши.

      – Откуда?

      – Бежал