На далеких окраинах. Погоня за наживой. Николай Николаевич Каразин

было горько и сухо во рту и в глазах прыгали зеленые точки. Голова его болела, и эта несносная, тупая боль, словно тисками, охватывала его мозг, парализуя всякую другую мысль, кроме той, на которой сосредоточилась вся нервная система рыжего артиллериста.

      – Ну, так когда же?.. – Ему показалось, что вошел доктор. Он обернулся, в комнате никого не было, и вокруг не слышно было ни малейшего звука.

      – Что же это, бред начинается, что ли? – подумал Брилло.

      Циновки, завешивающие окно от солнечного света и жары, были сняты какою-то невидимою рукою, и в комнату ворвался поток вечернего света. Крыша противоположного дома была ярко-красная, трубочист на этой крыше, с метлою в руках, заглядывающий в отверстие трубы, был тоже красен, словно он не сажею был замаран с ног до головы, а кровью; головы всадников, проезжавших мимо окна, мелькнули тоже словно раскаленные, и густой дым, поднимавшийся из высокой трубы кирпичного завода багровыми клубами, расплывался по вечернему небу.

      – Солнце заходит, – подумал больной. – Что же это он, провалился, что ли?.. Ящик подай, эй! – произнес он вслух и даже сам озадачился, услышав этот дикий, совершенно ему незнакомый голос.

      Испуганный денщик в то же мгновение показался в дверях и торопливо заметался по комнате.

      – Ящик, мерзавец, вон, красный, около кровати… – завыл рыжий артиллерист.

      Денщик осторожно подал ящик и поставил его на стол.

      – Отвори.

      В ящике лежал револьвер и все принадлежности к нему.

      – Пошел вон.

      Последнее приказание было лишнее: денщик давно уже выскочил из комнаты, притворил дверь и внимательно наблюдал в щель за всем происходившим.

      Рыжий артиллерист вынул револьвер и чуть не уронил оружие. Его пальцы не хотели слушать своего хозяина и нервно дрожали, прикасаясь к холодному металлу.

      – Что же это такое? Эдак я промахнусь, – почти простонал Брилло и с тоскливым выражением поспешно приложился в какую-то точку на противоположной стене комнаты. Дуло револьвера с граненою, острою мушкою прыгало, описывало круги и упорно не останавливалось на этой точке.

      Брилло прихватил пистолет левою рукою – еще хуже. Он опустил оружие и швырнул его через всю комнату, вскочил, прошелся раза два, ломая руки, потом остановился как раз перед печкою, прислонился лбом к ее облупившейся штукатурке и глухо зарыдал… если можно назвать рыданиями это дикое вытье, прерываемое каким-то хриплым собачьим лаем.

      Несколько испуганных солдатских лиц показались в полуотворенных дверях…

      И вот эта печка стала словно уходить из-под его воспаленного, горячего лба, какая-то длинная темная галерея открылась перед его глазами, из этой мрачной трубы несет холодом, как из погреба… В самой глубине далеко-далеко мерцает какой-то неопределенный свет, это – беловатое облачко принимает формы, оно складывается в какой-то знакомый, смеющийся образ. Чудная нота дрогнула в воздухе: голос, глубоко проникающий в возмущенную душу, поет свою неземную песню…

      Другой образ