На далеких окраинах. Погоня за наживой. Николай Николаевич Каразин

Обе лошади с места ринулись в карьер. У самого арыка джигит повторил свой ужасный гик, и кони, сделав громадный скачок, перенеслись через ручей и поскакали дальше.

      Доктор прежде всех заметил опасность и, оставаясь на той стороне, поспешил воспользоваться выгодами своего положения. Он уже выскакал на обрыв и несся по большой дороге.

      Как волк, окруженный стаею собак, оскалив зубы, поджав хвост, вертится во все стороны, так Батогов крутился на своем Орлике, отыскивая себе путь к отступлению. Собрав все свое присутствие духа, он озирался кругом, грозя револьвером.

      Он видел, как окружили рыжего артиллериста, как мелькнули в воздухе его ноги со шпорами, там, где за секунду была видна его рыжая голова. Он видел, как несколько всадников в кольчугах пытались отрезать дорогу его Юсупу.

      Батогов дико вскрикнул, опрокинул вместе с лошадью ближайшего джигита² и стал на роковой тропинке.

      Его окружили. На него навалились со всех сторон. Его схватили за руки, за ноги, за шею сзади.

      Его сорвали с седла.

      Какая-то страшная рожа с беззубым ртом, с бельмом на одном глазе, наклонилась над самым его лицом. Эта рожа рыгнула прямо в него луком и дохлятиной, костлявые пальцы сдавили ему горло.

      Батогов потерял сознание.

      Часть вторая

      I. Первый перегон

      – Странно, куда ж они все подевались? – думал Батогов, глядя на широкую спину не то киргиза, не то китай-кипчака, ехавшего впереди его на пегом аргамаке. – Ведь их было много – человек двадцать, я думаю, а теперь: вот тут один, вон еще два впереди, сзади… Пленник хотел обернуться и посмотреть назад, но не мог: веревки, связывавшие за спиною его отекшие руки, прихватывали для верности и за шею, малейшая попытка повернуть голову сопровождалась удушьем и режущей болью…

      – Ишь как стянули, черти, – проворчал он, – сзади тоже никак один только… – Он начал прислушиваться к топоту конских ног. – Раз два, раз, два, раз… да там только одни, ишь, как отчеканивает, должно быть, иноходец…

      Белая, вся в гречке, старая лошадь, которая была под Батоговым, тяжело сопела, раздувая ноздри, завязанные узлом на тонкой шее коня замшевые поводья запенились и взмокли. Несколько больших, гудящих басом оводов провожали усталого коня и скрученного всадника; по мокрой, лоснящейся шерсти животного кое-где тянулись темно-красные струйки крови, вытекавшей из тех мест, где жадному насекомому удалось пропустить свое жгучее жало. Один овод пытался сесть на лицо Батогова: тот мотнул головою и отфыркнулся.

      – Что, тамыр, кусают? – сказал ему ехавший сзади всадник. – Ничего, терпи: там хуже будет…

      – Свинья! – огрызнулся по-русски Батогов и сосредоточил свое внимание на переднем джигите.

      Лошади под всеми всадниками сильно притомились, только Орлик Батогова, на котором сидел сутуловатый узбек в красном халате с вышитою золотом спиною, с длинным, раструбчатым мултуком¹ за плечами, шел бойко, почти не поднимая пыли и ловко перескакивая через бесчисленные канавки, пересекавшие узкую полевую дорожку, по которой пробиралась вся кавалькада.

      Справа