Очаровательный повеса. Элизабет Хойт

подбородок ниже.

      Он опустил подбородок и поднял глаза. Взгляд получился исподлобья.

      – …наброски?

      – Мне так легче.

      И она начала рисовать.

      Ее движения были грациозными, быстрыми и решительными. Она работала как профессионал, для нее это было привычное дело.

      – Вы давно рисуете? – спросил Аса.

      – Не шевелитесь.

      Но ему сразу нестерпимо захотелось почесать нос.

      – Я начала рисовать, когда мне было тринадцать, – пробормотала Эва, склонившись над работой. – Тогда Валентайн отправил меня в Женеву.

      А вот это уже любопытно.

      – Монтгомери? А почему не отец?

      Эва на мгновение замерла, и Аса понял, что задел какой-то чувствительный нерв, потом, расслабившись, вернулась к работе и между прочим заметила:

      – Вэл всегда заботился обо мне больше, чем наш отец.

      – Ваш отец, герцог? – уточнил Аса, внимательно наблюдая за собеседницей.

      – Ну да. – Ее ресницы затрепетали, потом замерли. Глаза были опущены на рисунок, и Аса их не видел, но до боли хотел узнать, какие чувства в них отражаются. – Старый герцог был очень холодным человеком. Ребенком я жила в его доме, но почти никогда его не видела. Да и он едва ли замечал меня.

      – А ваша мать? – Аса сам не понимал, почему ему так важно было узнать о ней как можно больше.

      Эва несколько минут молчала, потом спросила:

      – А что с ней?

      Аса улыбнулся.

      – Кто она?

      Взгляд ее голубых глаз был таким холодным, что по его телу пробежали мурашки.

      – Нянька.

      Аса ждал, удерживая ее взгляд, но она больше ничего не сказала и продолжила рисовать.

      Он вздохнул и пошевелил плечами, чтобы избавиться от напряжения.

      – Не шевелитесь, – сказала Эва.

      Аса прищурился.

      – Так вы там выучили французский? В Женеве?

      – И немецкий тоже. – Она изучила свой набросок с расстояния вытянутой руки, потом внимательно всмотрелась в лицо модели. – Я посещала маленькую частную школу для девочек, а летом жила с престарелой парой – братом и сестрой – и с Жаном-Мари, который был приставлен ко мне, когда мне было пятнадцать. Брат этой пожилой дамы был хорошо известный миниатюрист. Обнаружив, что у меня есть некий намек на талант, он взял меня в ученицы.

      – Вы долго там жили?

      – Я вернулась в Англию всего пять лет назад, – сказала Эва и наклонилась поправить что-то в наброске. – К этому времени брат-художник и его сестра уже умерли.

      Она говорила спокойно, но Аса услышал нотки печали в ее голосе и не смог их оставить без внимания.

      – Вам их не хватает?

      – Конечно. – Она перестала рисовать и подняла глаза. – Они относились ко мне как к родной: кормили, одевали и учили.

      – Потому что ваш брат им платил, – отметил Аса с изрядной долей цинизма.

      – Пусть так. – Эва прищурилась, и на ее скулах появилось два розовых пятна. Аса ощутил удовлетворение: все-таки ему удалось пробиться сквозь стену ее отчужденности. – Но только приязнь нельзя купить. Мсье