Хмель. Алексей Черкасов

она белица! Ох-хо-хо!.. Как узнал, тащить хотел на собор, да Мокей сдурел и уволок ее к морю, и там проживал с ней года за три так. Потом возвернулся ко мне в общину на Сосновку! «Очистилась, грит, Ефимия-то». Эко!.. Бил дурня, да мало.

      У Лопарева – холод за плечами. Так вот каков «милостивый старец»!..

      – Была ведьма и есть, – долбил старец. – Ни в чох, ни в мох не верует. Псалмы Давидовы и песни Соломоновы, слышь, перекладывает на мирской язык да пишет их в свои тетрадки. Пожег я те тетрадки и клюшкой лупил, чтобы вразумить нечестивку. Ох-хо-хо! Как присоветуешь, гнать ведьму из общины аль на судное моленье выставить?

      У Лопарева дух перехватило. Ефимию – на судное моленье? За что? За какие-то песни Соломоновы?

      Старец таинственно сообщил:

      – У одной бабы, слышь, от нечистого младенец народился о шести пальцах. И рога на лбу пробивались. Сожгли ту бабу. Ведаешь ли?

      Лопарев притворился, что ничего не знает.

      – Грех! Великий грех был! Елисей-то, который помер, сказывал: нечистый дух по общине ходит кажинную ночь в бабьем обличье. А доглядеть, какая баба, не узрел.

      Старец, конечно, намекал на Ефимию.

      – Елисею привиделось, что и у меня рога на лбу, – ввернул Лопарев, мучительно соображая, как защитить ее.

      – И то! – согласился Филарет.

      – А мне вот привиделась Ефимия в светлом сиянии, – соврал Лопарев.

      Глаза старца сверкнули, как алмазы.

      – Сказывай! Знамение было али как?

      – Ночью так, когда в лихорадке лежал, выполз я из-под телеги воды напиться. Вижу: сидит Ефимия вот на этом пне, а вкруг головы сияние.

      – Исусе! Баба ведь она, сиречь того – ведьма. Сиянию откуда?

      – Жар у меня был…

      – И то, – фыркнул старец, ухватившись за свой золотой крест, как спасительный якорь. – Блудница она, блудница!.. Мокей-то без мово благословения проживает с ней. Епитимью наложил на них на семь годов. Ежли за семь годов Ефимия не окажет себя еретичкой, благословлю тогда…

      И тут Лопарева осенило:

      – Грешно так жить, отец. Ребенок у них народился…

      Филарет вздрогнул и выпрямился.

      – Откель ведаешь про ребенка?

      Лопарев сказал, что видел Ефимию с ребенком…

      – Эко! Спрошу Марфу Ларивонову, спрошу! – погрозил какой-то Марфе, сообщив: – Ребенка отобрал я от ведьмы, чтоб не искушала чадо. Отобрал! До исхода епитимьи будет жить чадо со снохой Марфой, бабой Ларивоновой. Да не узришь! Глядь, еретичка опять возле парнишки. И бита была, а неймется!

      «За что бита была? За что?» – ныло сердце у Лопарева, и он едва сдерживал себя, чтобы не высказать в глаза старцу всю неприязнь к дикому староверчеству.

      Что же придумать? Как спасти Ефимию?!

      А старец упрямо бубнит:

      – Гореть бы ей на той березе с Акулиной нечестивой, кабы Елисей усмотрел, какая баба оборотнем ходит по общине! Не углядел. Ефимия совратила Акулину-то. Она! И Юскова парня, Семена, совращала, да не углядели.

      Лопарев