Hyle. Иллюзорное бытие в Испании. Рауль Хаусман

вот, это, вот это здесь, это злит его там, оттуда, и он уходит, примешиваясь в прямоугольную толпу зала, целует в щёку девушку. Ужасно. Жуть. Скандал.

      Толпа женская, сплошь женщины. Было ошибкой со стороны толпы говорить по-мужски, ведь у них есть только родительный падеж. Какой тут поднялся гвалт. Одна женщина толпы встаёт, толпа женщин бежит, не разбирая дороги. Она извлекает бумагу, это список злодеяний Швагера, он тоже прибрал деньги к рукам. Каков человек, как стекло, так же легко ломается.

      Даже если это и неправда. Это неправда. Такое нельзя сделать. Не смеясь, прочь отсюда. Вы. Я, Ты, Она, Мы, Вы. А где же Он? Швагер не отсюда. Также и мы уходим. Вы отсюда. Это дом, кафе, где на верхнем этаже встретишь Швагера. Нельзя догадаться, что это кафе. Это охряной дом, здесь на этой улице там, где Никто не отсюда. Поскольку он не здешний, идёшь дальше, тогда как приходит женщина. Чёрная женщина. На фоне цементной стены дома она выглядит на пятьдесят. На тротуаре лежат две змеи, одна смертно-белая, вторая живо-чёрная. Они лежат на земле перед, кажется, лавкой мясника, и мой резиновый каблук поскользнулся на живом. Тогда как от женского топтанья по змее она остаётся растоптанной, змея в несколько изгибов, она остаётся липкой. Тогда как стопа в туфле на высоком каблуке шагает дальше, я вижу мёртвую змею как чёрную побелку. Как так, да ещё две, где колеблемый ветром камышовый шалаш. Это всегда в вечерних сумерках ближе к ночи. Старательно, опрятно. Примите во внимание.

      А камышовый ветреный дом, что такое человек-стекло, он подумал? Добрый вечер, дышится легко. Мы завели это слишком далеко.

      И кофры дорожные у нас с собой.

      Свежий утренний воздух веет в лицо на calle Майор.

      Половина девятого утра, солнце сияет в дрожаще синем небе, полном высоты, позади утренней дымки угадывается чёрная Вселенная. Она достаёт до самого низа, до улицы.

      Перед дверью дома стоит шаловливая чёрная лошадь, привязанная на верёвке к кольцу, вмонтированному в стену. Её хозяин чистит её скребницей – она осторожно косится вбок, злорадно прижимает своего господина к стене. Мимо к поперечному переулку.

      На здании уголовной полиции облупившаяся штукатурка играет в настенные картины в беспредметной манере: красно-коричневые, красно-синеватые и сине-серые лепёшки в опавшей покраске задают воображению загадки. За серо-железным занавесом из цепей в дверях соседнего дома продают овощи и фрукты.

      Взять ещё бананов.

      Бананы погружены в корзинку, и можно идти дальше.

      Чудовищные потоки света падают на улицу, отражаются от белых стен, просветляют тени.

      Открывается площадь перед кафе Пепе с его маленькими столиками и стульями, редкие деревья с розоватыми метёлками цветов протягивают свои фривольные ветви.

      Улица проходит параллельно воде, та не блеснёт ни единой курчавинкой волны, вздёрнутой лёгким бризом, наполняя мелкую бухту. Эта лужа, окружённая, резко огранённая холмистой местностью, в которой – там, впереди – невидимо кроется в горах местечко Сан-Хосе,