Тайная тетрадь. Магомед Бисавалиев

так называли меня. Так удобно было нам всем.

      Мой дядя Бисав всю жизнь чабановал. Когда возвращался на зимовку, садился за книги и целый месяц читал. В основном аварскую прозу, поэзию и школьные учебники истории на русском. Очень любил историю и аварскую поэзию. Он в школе, оказывается, был круглым отличником, «ударником», как их называли при Советах. Его отец, мой дедушка, умер в возрасте 37 лет от малярии и оставил четверых детей. Троих сыновей и дочь. Бисав был самым старшим и после смерти отца ему, «ударнику», пришлось бросить учёбу и со своим дядей Али пойти чабановать, чтобы прокормить семью. Благодаря этому младшие, мой отец и его брат МаламухIама, окончили с отличием семилетку в горах и стали первыми из Джурмута, кто уехал учиться в город. Учились они в Изберге, в интернате для горцев. Затем был вуз, русское отделение филфака для отца и биологический факультет для дяди. Стали хорошими авторитетными педагогами в горах, отец всю жизнь работал директором школы, дядя преподавал биологию и географию.

      А Бисав, поставив младших на ноги, чабановать не бросил и другой доли не искал. Когда возвращался с гор, у него дома собирались все сельчане. Пили кахетинское, бренчали на пандуре, пели песни. Он был человеком острым на язык и с отменным чувством юмора. Его все в Джурмуте уважали, любили, в каждом селе у него были кунаки, а его собственный дом всегда был открыт для гостей. Он не умел копить, был щедр до расточительства, совсем не думал о завтрашнем дне. У него было семеро сыновей и одна дочь. Говорят, ещё столько же умерло. Один старик на годекане как-то сказал: «Интересно, Бисав, когда спать ложится, знает ли, все они пришли домой с улицы или нет?». Детей он любил, но никогда не баловал. Когда он весной с отарами возвращался, все сельские дети собирались вокруг него у речки. Дядя Бисав из хурджунов вытаскивал большую коробку конфет, рвал картон, высыпал их на траву и приглашал угощаться. Смотрел и смеялся: «Мне интересно, сколько они смогут съесть».

      Дети ели конфеты, бегали к речке воду попить и обратно возвращались. Он был во всём максималистом. Если садился пить, собирал весь аул, и пьянка длилась несколько дней. Когда же пьянка ему надоедала, уходил надолго в горы. И его собственные дети, и мы с братом очень ждали его возвращения. Он приходил, и его голос заполнял дом.

      – А ну-ка, что за къамуял (лохмотья)? – говорил дядя и хватал за волосы самого лохматого, самого обросшего из детишек.

      – Иди, принеси машинку, – говорил он старшему сыну. Собирал всех своих семерых и ещё пару десятков сельских детей во дворе и начинал стричь. Закончив с очередной круглой мальчишечьей головой, лёгким шлепком по бритому затылку выпроваживал сопливого клиента и подзывал следующего. После стрижки собирал своих сельских друзей в доме и обмывал с ними сие важное событие, пока не заканчивались все запасы. Однажды мой отец спросил у него:

      – Вот ты мой старший брат, тебе советы давать я права не имею, да ты и сам вряд ли их примешь. Но у меня есть один вопрос.