Скакуны Зеленых Лугов. Плащ Атласа. Георгий Агафонович Константиниди

ему дорогу.

      – Его много лет варила твоя мать… – Плутарх запнулся, поняв, что сболтнул лишнего.

      – Моя мама? Расскажи!

      – А что тут рассказывать, – Плутарх пытался пройти, только Помпея упорно стояла на пути. – Персия была алхимиком, а в Елисейском Лесу полно трав и минералов, которые можно использовать.

      – А что это за хворь? Как ты узнал, что надо лечить ее именно этим снадобьем? У нас таких еще много? Где они хранятся? Ты меня этому научишь? Почему ты раздаешь всякие бесполезные амулеты вместо снадобий? Расскажи мне все…

      – О Великий Созидатель, – взревел старый единорог. – У всех жеребята как жеребята, а мне достался любопытный воробей. Дай мне во имя Белокрылого Короля пройти!

      Помпея от неожиданности отпрянула. Плутарх вбежал в шалаш и, взяв пюпитр, перо и дневник в синей обложке, пошел в сад.

      – Но папа… – крикнула Помпея, но тот уже скрылся за деревом. – Ну и ладно! – малышка гордо загарцевала вглубь чащи.

      Там среди кустов чернины и мощных дубов стоял маленький дом, вросший в толстый ствол ясеня. Возле него дремал старый Герат. Его рог давно стал белым, почти блеклым, а его грива и шерсть потускнели, будто внутри старика угасала жизнь.

      Лежа на траве, поглаживая козлиную бороду и глядя на зеленую листву из-под кустистых бровей, Герат не заметил, как к нему подошла Помпея. Лишь когда единорожка коснулась плеча старца, он произнес:

      – Р-а-д… Те-бя ви-деть… Малы-шка.

      Герат говорил хрипло и медленно. Помпея по-доброму улыбнулась.

      – Я тоже рада вас видеть.

      – У те-бя… Во-прос? – спросил старый единорог, не поворачивая головы – это вызывало у него сильную боль.

      – Моя мама была алхимиком?

      Герат помолчал, а потом хрипло ответил:

      – То-лько обуч-алась… Но у не-е бы-л да-р.

      – Расскажите поподробнее, – Помпея присела рядом.

      Герат вздохнул.

      – Чт-о… Те-бя побу-дило… Уз-на-ть о ма-тери?

      Помпея поведала обо всем, что случилось за это утро, и подытожила:

      – …и отец мне ничего не говорит. Если он так тоскует, то мог бы сказать, почему. Что в моей маме было такого особенного, чего нет, например, в Климе?

      Герат ответил:

      – Лю-бовь… тво-его от-ца к Пе-рсии… Вс-е ещ-е не про-шла… Но мо-жет вс-е ещ-е впе-реди.

      Помпее от этого не полегчало.

      – А мне он почему ничего не рассказывает?

      Тысячелетний единорог задумчиво промычал, а потом, поднявшись с кряхтением и хрустом дряблых костей, зашел в свой древесный домик. Какое-то время оттуда доносилась возня, там даже что-то разбилось.

      А когда солнце начало опускаться к горизонту, Герат вышел, держа зубами старую шкатулку из красного дерева. Бережно отдал ее Помпее и сказал:

      – Во-т… Те-бе под-арок… Малыш-ка.

      – Спасибо, но… – Помпея хотела возразить, что ей нужно было не это, но Герат только шикнул на нее.

      – То, ч-то… здесь хранит-ся… по-может те-бе в буду-щем.

      Помпея кивнула и ушла. По пути домой она видела, как другие единороги