Девочка, которая замолчала. Алиса Русинова

тринадцать. По документам. Но выглядит он младше. Как-то он мне говорил, что не знает точно, в каком году родился. Так что, наверняка прибавил себе пару лет, когда на стройку жилкомбината просился.

      Естественно, всё время он ходит перемазанный угольной пылью, потому что спит тоже в кочегарке. Я как-то пыталась его отмыть, но без толку – на следующий день точно такой же чумазый и пришёл. Подраные штаны перехвачены на поясе верёвочкой, засаленный картузик лихо заломлен на затылок.

      Я, как почти каждый раз при появлении Борьки, невольно улыбнулась. Ну до чего забавный!

      Борька улыбнулся в ответ, обнажив белые зубы и ускорил шаг. Шёл он со стороны школы, которая в бывшей вознесенской церкве сейчас находится.

      Я всплеснула руками:

      – Неужели наконец-то в школу записался?

      Борька остановился рядом со мной и вытер кулаком правой руки нос.

      – Даром мне шаромыга эта. Ты меня и то влеготку читать настропалила. Там книжки выкидывали, опосля церквы, – Боря с гордостью потряс зажатыми в левой руке листами, – я и подобрал. Баско?

      – Баско, – вздохнула я.

      Сколько Борьку не учи, говорит он всё равно не по-людски. Я бросила взгляд на часики. Нужно торопиться, не хватало ещё на разнос еды опоздать.

      Я поёжилась, откинула со лба отсыревшую прядь волос и завернула за угол массивного, похожего на жёлтый трактор, клуба пищевиков. Удобно, что серую подкову общежития, нашего жилкомбината видно отовсюду – всегда знаешь, куда идти.

      Борька вертелся под ногами и всё пытался меня своими бумажками от дождя закрыть. Только мешался, если честно.

      – Опнисься в кочегарку опосля обеда? Я ужо алфавит без букваря настропалился калякать!

      – Ага, я зайду, а потом на собрании опять будут про перебои с отоплением говорить.

      Борька перехватил свои листы в другую руку и шмыгнул носом:

      – Дак мы мусолить не бум же. И там дядь Вань буит же.

      Борька очень настырный. И кобыле надоест.

      Борька ускорил шаг и пошёл теперь прямо передо мной, спиной вперёд. Таракан натуральный, ей-богу.

      Медленно но верно, мы приближались к жилкомбинату. Скрылись позади ленточные окна «Уральского рабочего». Осталось только площадь Парижской Коммуны пройти и будем дома.

      Дождь усилился. Я подумала о том, как после обеда нужно будет спускаться к Борьке в душную кочегарку и снова вздохнула.

      – Чегой ты, Натка, всё охтимнечаешь? – он привычным движением намотал на палец замызганный шнурок амулета.

      Борька говорил, что амулет этот – камешек с дыркой посередине – ему от отца достался. Борька, когда в малолетстве из деревни своей от голода бежал, только этот амулет с собой и взял. Думал, ценный он какой-то.

      Я вздохнула в третий раз. Подкова общежития серела уже совсем близко.

      – Да ничего. Взрослые проблемы. Будет тебе шестнадцать – поймёшь.

      Борька так долго смотрел на меня, что я занервничала: может у меня на лице что-то или на платье?

      Борька остановился и левой рукой, через голову, стянул с себя засаленную верёвку с амулетом. Протянул.

      – На.