Грань. Николай Иванович Липницкий

бы, хоть. Нет, махнул бородой и нырнул в клубы пара. Я, тоже, разделся, открыл дверь парной и задохнулся от жара.

      – Ты, что, старик, зажарить меня решил? Тут же не пар, а плазма настоящая!

      – Проходи быстрей, – пискнул Банник. – Неча холод запускать. Зря топил, что ли?

      Неожиданно сильной рукой он легко вдёрнул меня внутрь и закрыл за собой дверь. Я взвизгнул от такой температуры, но был брошен на полок, предусмотрительно облитый водой из ковша.

      – Полежи, пока. Подыши, согрейся.

      – Согрейся? Это вы шутите так?

      – Нисколько. За шкурку свою не бойся, не облезешь. Мне надо, чтобы ты до самого нутра прогрелся. Чтобы каждая косточка пропотела. А, пока, я травки нужные на каменку положу, чтобы дух целебный пошёл.

      На каменке, действительно, что-то зашипело, и воздух, внезапно, стал тягучим и горьким.

      – Не нравится? – мерзко захихикал Банник. – Терпи. И вдыхай полной грудью.

      Лучше бы я в больнице оставался. Там, по крайней мере, уход, а не издевательство. Тут, я, словно, в прибежище мазохистов попал. То тётка со своими припарками, то Банник этот со своим крематорием. Что потом было, я, вообще, плохо помню. Меня истязали вениками, мяли руками, вытягивали, сжимали и били. Как добрался до дому, вообще из памяти выветрилось. Только, в себя пришёл от страшной боли в бедре. Ногу, словно пытались вырвать с корнем. Надо мной склонилась Зоя и, приподняв мне голову, помогла выпить того же самого отвара, что и давала днём. Боль немного утихла, но, не прошла.

      – Дай ещё, – сквозь сжатые зубы потребовал я.

      – Нельзя больше.

      – Да, что нельзя?! Терпеть – сил нет.

      – Придётся. Завтра легче будет. Давай свою ногу.

      Пока я сдавленно матерился, она намазала бедро страшно вонючей мазью, обернула тряпицей и похлопала меня по плечу.

      – Терпи. Если хочешь – кричи. Но ночь пережить тебе придётся. Потом, спасибо скажешь.

      Как я выжил этой ночью, не знаю. Но, казалось, что она никогда не кончится. Под утро, тётка, наверное, сжалившись, ещё раз напоила меня отваром на маковом молоке и, когда небо за окном начало сереть, боль, наконец, стала терпимой, и я отключился. Проснулся в полдень. Невыносимо хотелось в туалет. Соскочив, я сунул ноги в кроссовки и, выскочив на улицу, помчался в, одиноко стоящий посреди огорода, нужник. Уже на обратном пути до меня дошло, что нога не болит. Такое ощущение, что никакой аварии не было, я не лежал в коме, потом на вытяжке, и, вообще, всё это было кошмарным сном. Не веря себе, я притопнул, подпрыгнул и в полном недоумении вошёл в дом. Тётка накрывала на стол и хитро, искоса, поглядывала на меня.

      – Что, племянничек, озадачился?

      – Ничего не понимаю. Как?

      – А, вот так! Думал, что зря языком мела? Это тебе не доктора ваши, которые, только, по книжкам лечить умеют.

      – А, что же так больно-то было?

      – Всё должно восстанавливаться постепенно, а не так, за сутки. Поэтому, и больно. Садись кушать. Потом, отвезу в деревню. Оттуда сам на автобусе в город доберёшься.

      – Так быстро?

      – А,