Три товарища. Возлюби ближнего своего. Эрих Мария Ремарк

им навстречу – почему я должен избегать тех, кого знаю намного лучше, чем девушку рядом со мной с ее Биндингом и его «бьюиком»? Пусть все видит, пусть насмотрится вдоволь.

      Они проследовали все по длинному коридору под фонарями – и красавица Валли, бледная, стройная, элегантная, и Лина с ее протезом, и кряжистая Эрна, и цыпленочек Марион, и краснощекая Марго, и педераст Кики в женской шубке, и под конец старушка Мими с ее узловатыми венами, похожая на общипанную сову. Я приветствовал их всех, а уж когда проходили мимо котла с сосисками, то я и вовсе от души потряс «мамашину» руку.

      – У вас тут много знакомых, – немного погодя сказала Патриция Хольман.

      – Таких, как эти, да, – ответил я, задираясь.

      Я заметил, как она на меня посмотрела.

      – По-моему, нам пора возвращаться, – сказала она через какое-то время.

      – По-моему, тоже, – ответил я.

      Мы подошли к ее подъезду.

      – Прощайте, – сказал я, – и приятных вам развлечений сегодня вечером.

      Она не ответила. Не без труда я оторвал взгляд от кнопки звонка на входной двери и посмотрел на нее. И не поверил своим глазам. Вот она стоит прямо передо мной, и никаких следов оскорбленности на лице – в чем я был уверен, но – ничуть не бывало, губы ее подрагивали, глаза мерцали огоньками, а там прорвался и смех – раскатистый, свободный. Она от души смеялась надо мной.

      – Сущий ребенок! – сказала она. – Нет, какой же вы еще ребенок!

      Я уставился на нее.

      – Ну да… как-никак… – пролепетал я и наконец-то все понял. – Вы, наверное, считаете меня полным идиотом, не так ли?

      Она смеялась. Я быстро шагнул к ней и крепко прижал к себе: будь что будет. Ее волосы касались моих щек, ее лицо было близко-близко, я чувствовал слабый персиковый запах ее кожи; потом ее глаза выросли перед моими, и я вдруг ощутил ее губы на своих губах…

      Она исчезла, прежде чем я успел сообразить, что случилось.

      Я побрел назад и подошел к «мамашиному» котлу с сосисками.

      – Дай-ка мне штучку побольше, – сказал я, весь сияя.

      – С горчицей? – спросила «мамаша». На ней был чистенький белый передник.

      – Да уж, мамаш, горчицы давай побольше!

      Я с наслаждением ел сардельку, запивая ее пивом, которое Алоис по моей просьбе вынес мне из «Интернационаля».

      – Странное все-таки существо человек, мамаша, а?

      – Да уж, это точно! – подхватила она с пылом. – Вот хоть вчера приходит тут один, съедает две венские сосиски с горчицей, а потом вдруг – нате вам, платить ему нечем. Ну, дело-то было позднее, кругом ни души, что ж я могу, не бежать же за ним. А сегодня, представь-ка, он является снова, платит сполна за вчерашнее да еще дает мне на чай.

      – Ну, это тип еще довоенный, мамаша. А как вообще-то дела?

      – Плохо! Вчера вот семь пар венских да девять сарделек. Знаешь, если б не девочки, я б давно разорилась.

      Девочками она называла проституток, которые поддерживали ее как могли. Подцепив клиента, они по мере возможности старались затащить