Три товарища. Возлюби ближнего своего. Эрих Мария Ремарк

громыхающей автобусами улице, все выглядело совершенно иначе, чем в полутьме бара. Я проклинал себя самого. Можно представить, какое впечатление я произвел на девушку! Она наверняка все заметила. Ведь она почти не пила. Прощаясь, она так странно на меня смотрела…

      О господи! Я круто повернулся. И при этом столкнулся с каким-то низкорослым толстяком.

      – Ну? – сказал я с яростью.

      – Раскройте глаза пошире, вы, чучело огородное! – пролаял толстяк.

      Я уставился на него.

      – Что, людей не видали, а? – продолжал он тявкать.

      Его-то мне и недоставало.

      – Людей видал, – ответил я, – а вот чтобы по улице расхаживали пивные бочки – такое вижу впервые.

      Толстяк не задержался с ответом ни на секунду. Раздувая щеки, он немедленно фыркнул:

      – Знаете что? Ступайте в зоопарк! Сонным кенгуру не место на улице.

      Я понял, что имею дело с бранных дел мастером. Нужно было вопреки скверному настроению спасать свою честь.

      – Не сбейся с пути истинного, слабоумок недоношенный, – сказал я и поднял руку в знак благословения.

      Он и ухом не повел.

      – Залей мозги бетоном, горилла плешивая! – пролаял он.

      Я отпарировал «выродком криволапым». Он – «попугаем занюханным». Тогда я выдал «безработного мойщика трупов». На что он, уже с некоторым респектом, отвесил: «Изъеденный раком бараний рог».

      Чтобы добить его, я пустил в ход «ходячее кладбище бифштексов».

      Его лицо внезапно прояснилось.

      – Ходячее кладбище бифштексов! – воскликнул он. – Этого я еще не знал. Включу в свой репертуар! Пока!..

      Он приподнял шляпу, и мы расстались, преисполненные взаимного уважения.

      Перебранка освежила меня. Однако раздражение не исчезло. Оно даже усиливалось по мере того, как я трезвел. Я казался себе выкрученным мокрым полотенцем. Но постепенно это раздражение на себя самого перешло в раздражение на весь мир вообще – в том числе и на девушку. Ведь это из-за нее я напился. Я поднял воротник. Ну и пусть себе думает обо мне что хочет, теперь это мне безразлично – по крайней мере она с самого начала узнала, с кем имеет дело. А по мне, так и катись все к черту, – что случилось, то случилось. Все равно ничего не изменишь. Пожалуй, так даже лучше…

      Я вернулся в бар и теперь уже напился по-настоящему.

      IV

      Погода стала теплой и влажной, дождь лил несколько дней подряд. Потом разведрилось, стало пригревать солнце. И вот, придя как-то в пятницу утром в мастерскую, я увидел во дворе Матильду Штосс с метелкой под мышкой и с физиономией блаженного бегемота.

      – Какая роскошь, господин Локамп, вы только гляньте! Ну не чудо ли? Вот это настоящее чудо!

      Я остолбенел от изумления. Старая слива у бензоколонки расцвела за одну ночь.

      Она простояла всю зиму кривая и голая, мы вешали на ее ветви канистры и старые шины для просушки, она давно уже превратилась для нас не более чем в удобную вешалку для всякого