Нигилист-невидимка. Юрий Гаврюченков

скрывается под псевдонимом «Эн Ленин», которым подписаны прокламации, высылаемые из Сибири?

      Аненнский забрасывал его вопросами не столько ради внятного ответа, сколько ради того, чтобы посмотреть на реакцию и прощупать, в какую сторону тянуть.

      – Срать хотел я на вашего Ленина! – отвечал кучерявый герой.

      Это при Зубатове революционера усадили бы в кресле в доме Волконских, где на месте квартиры Пушкина в 1901 году благопристойно разместилось Охранное отделение, и поднесли бы чаю с булками. С революционером часами беседовал бы сам Зубатов, доказывая логическими доводами ложность мотивов протестной деятельности и пагубности для русского народа свержения монархии, чтобы усовестить мыслящего интеллигента и склонить терпеливыми увещеваниями к добровольному сотрудничеству, с которого начинал и сам Сергей Васильевич. При его коротком руководстве Анненский пробовал так делать, но в жандармский корпус Александр Павлович пришёл из уголовного сыска, а потому запас зубатовщины у него быстро иссякал и сыщик переходил к проверенным полицейским методам, благо, его кабинет располагался в Департаменте, а не в самом Охранном отделении. Кроме того, в столице приём смутьянов исторически сложился жёстче, чем в Москве, ввиду близости государя, коим ради охраны трона и был учреждён институт тайной полиции.

      – Что ж, вахмистр, отведите его в операционную, – голосом, который ставил крест на прежней жизни допрашиваемого, приказал ротмистр.

      – Куда? – встрепенулся Аркадий.

      – В комнату сто один.

      – Что вы такое говорите? Я никуда не пойду!

      – В комнату сто один, – сказал офицер.

      Вахмистр взял Аркадия Галкина под руку, но тот вырвался.

      – Кто дал вам право?!

      – Ваше запирательство вынуждает меня взять вас под арест, – объявил Анненский. – Если вам не угодно говорить по душам, продолжим процедуру допроса в операционной.

      – Нее…

      – Пошли же, скубент, – проворчал Платон Кочубей, насильно выволакивая Галкина прочь из кабинета.

      Когда его повели в подвал, студент занервничал. Крутил головой, спотыкался, то и дело вздыхал. Вахмистр и сопровождающий их выводной силком усадили революционера на дубовый стул, завели руки назад и сковали наручниками на жёсткой сцепке.

      Анненский спустился в операционную комнату, неся в папке материалы дела. Он поместил её на большой верстак со столярными тисками в торце. Сорокалинейная лампа ярко освещала предметы, разложенные на столешнице: клещи, крючья, сыромятные ремни с металлическими бляшками, эмалированную кювету, полную изогнутых хирургических инструментов. Ротмистр не спеша пошевелил их пальцем. Перестук и скрежет вызвали у него мурашки по всему телу. Сыщик непроизвольно поморщился, отвернувшись, чтобы не видел Галкин. Звук был исключительно мерзкий, поэтому Александр Павлович повторил процедуру.

      – Ну-с, – как бы в раздумье молвил он, выбирая инструмент. – Ну-с…

      Он