Нигилист-невидимка. Юрий Гаврюченков

Тебе некуда бежать.

      Сыщик замолчал и ждал примерно минуту, не утруждаясь сверяться с часами. В ротонде повисла тишина, только что-то поскрипывало. Должно быть, злодей действительно думал.

      – Всё! – объявил Анненский, когда время истекло. – Время истекло. Твоя песенка спета. Выходи.

      – Не выйду! – ответил маньяк.

      – Тогда пожалеешь. О каторге придётся только мечтать.

      – Я не пойду на каторгу! – зарычал душегуб.

      – Без рук, без ног, с отбитыми почками и порванным ливером тебя даже в тюрьму не возьмут, – предупредил Анненский, не снисходя до спасительной лжи. – Ты будешь умирать в гное и боли, вдыхая смрад застенков, из которых никогда не выйдешь.

      Полицейские содрогнулись. Околоточный надзиратель подумал, что даже байки в участке о многом недоговаривают, и оценил здравомыслие приказа не допускать посторонних.

      – Если мы зайдём, ты никогда не увидишь солнечного света, – продолжил Анненский. – Сдавайся сейчас.

      – Хрена вам! – зарычал преступник.

      Ротмистр пожал плечами, сорвался с места – околоточный не успел заметить, как и когда, – и ударил сапогом в дверь.

      Хрястнуло. Возле петель забелели свежие трещины. Дверь повисла на филенках и медленно отворилась наружу.

      Жандармы бесстрашно нырнули в темноту.

      ***

      Окошки под куполом ротонды пропускали совсем немного света. Полумрак, в котором прятался безумец, служил убежищем ему. Однако Кочубей видел в темноте как кошка. Его глаза чутко улавливали все корпускулы, витающие в эфире и становящиеся достоянием зрительных органов вахмистра. Он узрел мужика в армяке, подпоясанном вервием, с сицким прямым топором, казавшимся в его руке целой алебардой.

      Анненский влетел как на крыльях. Мужик ринулся на него, взмахнул оружием. Анненский отпрянул и одновременно пнул мужика рантом сапога по голени. Маньяк заревел. Перекошенный мокрый рот кривился в мясном зарубе. Ноздри раздулись, крылья носа дрожали, предчувствуя запах крови. Хромая, он пустился вдогон за сыщиком. Ротмистр уворачивался и, оказавшись в опасной близости, залепил мужику оглушительную пощёчину. Злодей на секунду ослеп. В тот же миг усиленная свинцом плётка стегнула по затылку.

      На грани беспамятства маньяк описал смертоносную дугу, схватившись за длинное топорище обеими руками, но Кочубей держался на расстоянии. Старый вахмистр с казачьей сноровкой влепил плетью маньяку в лоб.

      Оглушительно бахнул выстрел. Ротонду заволокло дымом. Мужик упал.

      – Я не нарочно, – оправдывался полицейский. – Держал его на мушке, абы что… Когда он вахмистра зарубил…

      – Не зарубил! – Анненский скрипнул зубами.

      – …тогда и стрельнул, – упавшим голосом докончил полицейский. – Чтоб он и вас… Виноват, ваше благородие. Темно было, не разглядел.

      – Болван.

      Когда преступника вытащили из ротонды, он слабо хрипел и мотал головой. Пуля из 4,2-линейного «смит-вессона» застряла у него в хребте, лишив рук и