Нигилист-невидимка. Юрий Гаврюченков

С назначением! Премного рад за вашу милость.

      Немало обескураженный, Савинков подошёл к приятелю и спросил:

      – Ты о чём?

      Он желал разрешить неловкую ситуацию. В голосе репортёра звучала такая зависть, что, зная мелочный характер Ежова, естественно было полагать гнев, не оправданный, однако, никакими поступками Савинкова.

      На недоумённый вопрос Ежов отреагировал своеобразно. Глубоко надвинутое на лоб канотье придавало ему вид сумрачный и дерзкий, словно Ежов вот-вот выхватит из кармана «бульдог» или финку и потребует кошелёк или жизнь.

      – Сразу в нижние, да? – у него задрожала губа. – Вот так, сходу, прямо с поезда. Молодец! Что ты графине про меня наговорил?

      – Мы о тебе вообще не говорили, – навет принудил оправдываться, будто Савинков был виноват. – Меня только что заселили в мансарду, в комнату покойного Штольца, – закончил он.

      – Наверх, значит, подняли. В подвал, значит, пойдёшь.

      – В подвал? О чём ты, друг Ежов?

      – Узнаешь, – прошипел Ежов и сделался на мгновение похожим на Воглева, до того проступили отказные черты нигилиста, враз отринувшего всё, что ему было дорого.

      Эта почти детская обида смутила Савинкова.

      – Что случилось, Вульф? – он осторожно взял камрада за рукав. – Что я тебе сделал?

      – Ничего, просто завидую успеху. Я два года ждал, – репортёр отвернулся. – И зови меня Ежовым, ладно? С прошлым покончено.

      – Прости, не думал… Но ты ведь до сих пор подписываешься Вульфом, разве не так?

      – Редко, и то в московских изданиях, когда про Питер что-нибудь скабрезное напишу. Что было, то быльём поросло.

      – Ну… как скажешь, друг Ежов, – примирительно сказал Савинков. – Мир, да?

      – Ага, – Ежов застыл в улыбке. – Поздравляю, – он глубоко вдохнул и овладел собой. – Мы с Адой будем заходить.

      Он почти дружески пожал Савинкову руку, а потом быстро направился к калитке своей подпрыгивающей походкой.

      Осознав, что внутренние переговоры шли о назначении деликатного характера и завершились не в пользу Ежова, Савинков перевёл дух.

      «Вот же попал, как кура в ощип, – досадовал про себя беглец. – Дачная простота – свинство. Ежов – хам. Воглев – дикарь. Весь двор странен, как минимум. Паровая машина в сарае. Закулисные сговоры, скандалы, интриги, раздоры. Кажется, Озерки съели все приличия».

      Он совершенно не знал, что теперь делать.

      Смеркалось, а начавшийся с прибытия поезда сумасшедший день и не думал кончаться.

      8. Две рюмки абсента и переодевание

      К запланированному вояжу Александр Павлович Анненский готовился загодя. С четверга его щёк не касалась бритва брадобрея. Вернувшись из Департамента раньше обычного и переодевшись в штатское, остатнюю часть дня он провёл в публичном доме на Вознесенском проспекте, а оттуда переместился обратно на квартиру, чтобы сменить платье на соответствующее обстановке Правой стороны.

      Воспитанный